Не помню, как вышла на улицу. Не помню, как нащупала в темноте ручку двери какой-то квартиры, оставшейся без костяка здания. В коридоре кошка облизывала серые лапки без когтей. В гостиной работал без звука телевизор, на экране которого трепетала одна-единственная картинка с перекошенным от страха лицом. Только на кухне было шумно, светло и душно от напористого дыхания пяти человек – матери, отца, троих детей мал мала меньше. Они судорожно, жадно втягивали носом воздух и облегченно выдыхали через открытые рты. Ужинали, немного говорили под грохот ложек и вилок. Никто не взглянул на меня. Я крикнула что-то, но они не услышали – торопились, ели.
Рядом с кухней я нашла спаленку, половину которой занимал глубокий шкаф, завешенный до отказа пальто, платьями и шалями. Забравшись в его чрево, я почувствовала, как пустота подхватывает меня и начинает раскачивать, словно на качелях в детстве.
Раз-два, раз-два. Тик-так, тик-так.
Через минуту или две, а может, через десятилетие – кто знает? – на месте шкафа было только пятно пустоты. Стены, семья и кошка растекались кремовой краской, капали в эту пустоту и пахли ванилью.
Я все еще верю, что я есть. Но мертвые живыми не становятся. Так ведь?
В больничной палате два на два метра только что погас свет. Сиделка-полуночница закрыла книжку, одернула смятый халат и вышла ненадолго. Из коридора проскользнула капля холодного света и спряталась под белой кроватью, на которой лежала тщательно укутанная девушка неопределенного возраста. Она не спала, но и не бодрствовала. Моложавый доктор на утреннем обходе шутя называл девушку медвежонком в спячке, звонко щелкая по сухому носу.
Никто не мог сказать точно, осталось ли у неё внутри еще хоть что-нибудь или клетки умирающего тела тянули за собой в пустоту и душу, вытягивая её, как жилы.
Какой она была раньше? До того, как высохла и осунулась, подобно осеннему листу в преддверии зимы? Фотография на прикроватной тумбочке запечатлела гибкое молодое тело в джинсах и красивом свитере до колена. На щеках пестрели веснушки, перекликаясь с витиеватыми барашками рыжих волос. Она смотрела сквозь фотопленку сосредоточено и чуть сердито.
Рядом с рамкой, букетом цветов в стакане и книгой сиделки стояли пузатые часы на ножках. Под тусклым стеклом деловито считали время обломанные стрелки: тик-так, тик-так.