— Где здесь становой живет? Где?.. — говорил офицер, окончательно выходя из себя.
— Станового здесь нету, — отвечал спокойно мужик.
— Да ведь есть же какое-нибудь начальство, скотина ты этакая! — говорил офицер, уже наступая на мужика.
— Да какого вам еще начальства надо?.. Вон, есть бурмистр, с краю живет, — отвечал тот, нисколько не струся.
Офицер в бешенстве схватил свой сак, в котором состоял весь его багаж, и убежал из комнаты.
— Чаю тоже спрашивал! — проговорил ему мужик вслед насмешливо и стал убирать чашки.
Офицер между тем шел по деревне. На горизонте показалось солнышко и точно яхонтом подернуло поля, деревья и крыши изб. По дороге ехал мужик в дровнях. Офицер вдруг остановился и, как бы сообразив что-то, обратился к нему.
— Ты, мужичок, в город едешь? — спросил он.
— В город, батюшка, в город.
— Довези меня, пожалуйста, за целковый или за два. Почтовых лошадей нет, а мне крайне там надо быть.
— Садися! — отвечал мужик добродушно и подвинулся.
Офицер, не задумавшись, бросил к нему в сани свой сак и сам сел. Мужик прихлестнул лошадку, и она весело побежала.
— Что это у тебя, мужичок, хлеб верно? — сказал офицер, показывая на несколько открывшуюся котомку мужика.
— Хлебушко, батюшка, хлеб!
— Что ж ты, есть себе это везешь?
— Да, батюшка!.. В харчевне-то тоже дорого.
— Ты в харчевню, значит, не пойдешь?
— Ну, как не пойти, схожу: чайку тоже попьешь и щей похлебаешь.
— Зачем же хлеб-то тебе?
— Да так, на закусочку; ну, да и лошадке коли даю.
— Дай мне, пожалуйста, немного: я очень люблю черный хлеб.
— Покушай, батюшка, покушай! — отвечал мужик, торопливо развязывая свою котомку и подавая из нее целую краюшку, которую седок его в несколько минут и уничтожил.
Совершающий таким образом свой путь был не кто иной, как юный Басардин. Он два дня перед тем ничего не ел. Выпущенный около месяца в офицеры, он, подписавшись под руку матери, собрал со всех ее мужиков, проживающих в Петербурге, за год оброк — рублей триста; от тетки получил сначала сто рублей, потом, по новому кляузному письму, еще сто рублей — сумма, казалось бы, образовалась порядочная, — но, желая воспользоваться удовольствиями своего звания, он первоначально с товарищами покутил в Екатерингофе, где они перебили все стекла и избили до полусмерти какого-то немца, и за все это, конечно, порядочно заплатили; потом пожуировали в Гороховой и наконец, чтобы не отстать от прапорщиков гвардейской школы, пообедали у Дюме. Таким образом, когда Басардин выехал в отпуск, у него оставалось только на прогоны. Содержал и питал себя в дороге он не столько деньгами, сколько искусством и расторопностью. В каждом побольше городе он обыкновенно с почтовой станции уходил в лучший трактир, спрашивал там лучший обед и потом, съев два-три блюда, вдруг, как бы вспомнив что-то, вставал: «Я, говорил, сейчас приду», и преспокойно уходил, а потом и совсем уезжал. В некоторых местах ему это невполне удавалось: в Переяславле, например, половые за ним гнались, и он от них отбился уже вооруженною рукою, обнажив саблю. Теперь перед ним, посреди превосходнейшего зимнего ландшафта, в каком-то молочном от мороза свете, открывались колокольни и дома города, в котором он, после такой продолжительной разлуки, увидит мать, отца, сестру. Но из всего этого ничто не шевелило души его. Суровое корпусное воспитание и не совсем хорошие природные качества так и лезли в нем во все стороны! Выехав в город, молодой человек сейчас встал с дровень.
— Ты поезжай около меня, будто так этак едешь, а я пойду пешком, — сказал он мужику.
Видимо, он имел стыд, но только не в ту сторону, в которую следовало бы.
Перед попавшеюся наконец будкой Басардин остановился.
— Где тут Басардины живут? — спросил он, толкая ногой будочника, который нагнулся-было, чтобы набрать охапочку дровец.
Тот поднялся.
— Где тут Басардины живут? — повторил строго офицер.
— Я не знаю, — отвечал было солдат.
— Как ты не знаешь, и как ты смеешь стоять передо мной в фуражке, а? — произнес, вспыхнув, Басардин, и трах будочника по зубам.
Тот, видя, что шутить нельзя, повытянулся немного и притянул руки ко швам.
— Их много тут, ваше благородие: где мне их всех тут знать.
— Где тебе знать? А вот где! — объяснил Басардин и съездил солдата по второй уж скуле.
— Басардины у меня стоят, — отнесся к нему проходивший мимо священник, видевший с самого начала всю эту сцену. — Вы кто такие?
— Я сын ихний.
— Через два дома извольте итти на двор, — указал священник.
— И ты тоже, братец! Под носом у тебя живут, а ты не знаешь! — укорил священник будочника.
— Поученный я, что ли? — отвечал тот сердито.
Такому беспричинному мгновенному гневу молодого офицера, конечно, много способствовало, во-первых, его звание, а во-вторых, и перенесенный им холод и голод.
15
Милый мальчик у матери и он же у тетки
— Кто там? Ах, Витя! — воскликнула Надежда Павловна, увидя входившего офицера.
— Здравствуйте, маменька! — сказал тот.
— Петр Григорьевич! Соня! Виктор приехал! — продолжала Надежда Павловна, целуя и обнимая сына. Чувство матери невольно в ней проснулось.
— Витя! — произнесла, входя и тоже непритворно радостным голосом, Соня.
— Вот кто! Ну, поздравляю! — говорил Петр Григорьевич, идя за нею. Несмотря на радушный прием, Виктор смотрел на родных мрачно.
— Там, маменька, — начал он небрежно, садясь на диван: — с мужиком надо рассчесться… Сам я приехал на почтовых, а он вещи мои привез, рубль или два дать ему, — у меня мелких нет.
— Сейчас, сейчас! — отвечала Надежда Павловна и, подозвав дочь, что-то шепнула ей.
Та пошла.
Стыдно сказать, но у Басардиных в доме рубля не было. Надежда Павловна послала Соню, чтоб она, Бога ради, выпросила у попадьи хоть сколько-нибудь; а сама между тем своими руками притащила для сына тяжелый самовар, залила ему самого крепкого чаю, поставила сливок, булок.
Соня, вся пылая от стыда, исполнила поручение матери и достала денег, которых рубль серебром попадья отсчитала ей медными пятаками. Она со смехом высыпала их перед братом. Тот отсчитал полтину.
— Прикажите, — начал он: — это отдать мужику, а если станет говорить, что мало, велите по шее прогнать.
Распорядясь таким образом, Басардин остальные деньги положил себе в карман и затем, уткнув нос в горячий стакан чая и почти мгновенно поглощая его с огромными кусками булки, ни на что уж более не обращал никакого внимания.
Соня села напротив него и старалась ласково смотреть на него.
— Какие у него кудри славные! — говорила Надежда Павловна, перебирая волосы сына.
Виктор даже не оглянулся на эту ласку и до самого обеда почти не отвечал на беспрерывные вопросы, которые делали ему мать, сестра и отец.
За столом он по-прежнему мрачно и жадно ел и, встав, сейчас же отыскал себе местечко и отправился спать.
Выспавшись, он как будто бы сделался несколько подобрее и, придя к матери, стал показывать ей свой гардероб и хвастаться им.
— Хорошо, прекрасно все это, — отвечала та ему в тон.
— Однако у тебя все это пехотное платье-то! — угораздило вдруг сказать Петра Григорьевича.
Виктор сейчас же вспыхнул.
— Что делать! Я писал-писал маменьке об реверсе, — отвечал он с гримасой.
— Не успела еще, помилуй, — отвечала было ему ласково Надежда Павловна.
— Вы для меня никогда не успеваете, — пробурчал Виктор, а потом громко прибавил: — а что, тетенька Биби далеко отсюда живет?
— Верст пятьдесят, — отвечала Надежда Павловна сухо.
Виктор заложил руки в карманы и начал с важностью ходить по комнате.
— Надобно к ней ехать! — сказал он, как бы соображая что-то такое.