— Скажите мне, — говорила она: — что это такое со мной?.. С тех пор, как вы у нас живете, я так счастлива, так всех люблю!..
Бакланов на это только усмехнулся.
— Неужели я в вас влюблена? — прибавила Казимира.
Александр покраснел.
— Послушайе, — начал он, голос его слегка дрожал: — вы чудная, прекрасная девушка, и я хочу быть в отношении вас благороден: не любите меня… я люблю другую… — проговорил он и вздохнул.
— Кого же? — спросила Казимира, совсем уничтоженная.
— После… после вы все узнаете, — отвечал Александр и осатновился, чтобы подождать старуху Фальковскую.
После это настало невдолге. В одни сумерки они остались вдвоем. Казимира, под влиянием своих тяжелых дум, сидела тихо за работой, а Бакланов ходил взад и вперед по комнате.
— Вы видели у меня эту вещь? — заговорил он, останавливаясь перед ней и вынимая из-под жилета висевший на груди его маленький медальон.
— Что такое тут? — спросила Казимира, устремляя на него невольно нежный взор.
— Посмотрите! — И Бакланов раскрыл медальон.
Там хранилась знакомая нам записочка Сони. Он бережно вынул ее и подал Казимире.
— Это от той, которую вы любите? — проговорила она, более машинально прочиав написанное.
— Да, — отвечал Бакланов.
— Зачем же она так пишет? — спросила, после короткого молчания, Казимира и точно при этом спряталась в свои кресла.
— Что делать! Обстоятельства!.. Жизнь!..
— О, какие могут быть для этого обстоятельства. — воскликнула Казимира.
В голосе ее слышалась грусть и насмешка.
— А такие… — отвечал Бакланов и не докончил.
— Вы и теперь еще переписываетесь? — спросила Казимира. Лицо ее при этом побледнело.
— Нет.
— Но чем же все это должно кончиться?
— Не знаю! Ох, хо-хо-хо! — произнес Бакланов со вздохом.
Разговор, в этом роде, опять в непродолжительном времени возобновился между молодыми людьми и стал повторяться довольно часто. Александр чувствовал какое-то особенное наслаждение говорить с Казимирой об ее сопернице.
В настоящий вечер, быв особенно в припадке чувствительности, он не преминул заговорить о том же.
— Кто раз любил хорошо, тому долго не собраться с силами на это чувство! — произнес он.
— Вы каких лет ее полюбили? — спросила Казимира. Она, в свою очередь, тоже находила какое-то болезненное удовольствие слушать Александра, когда он рассказывал о любви своей к другой, хотя по временам это становилось ей очень и очень тяжело.
— Почти что с детских лет, — отвечал Бакланов, разваливаясь на диване. — Мы росли с ней вместе и, разумеется, как дети, играли в разные игры, между прочим и в свадьбы: будто я муж, она жена… заберемся в темный угол и сидим там…
Казимира склонила голову на руку, и, кажется, вся кровь прилила ей к лицу.
— Потом, — продолжал Бакланов: — я жил с матерью в деревне; только раз гулял в поле, прихожу домой, говорят: Басардины приехали; вхожу и вижу, вместо маленькой девочки — совсем сформировавшуюся, и не с двумя, а с одною уже косой, с длинными, белыми, чудными ручками!.. (При этом он невольно взглянул на исколотые иголкою и слегка красноватые пальцы Казимиры). Мне так как будто бы что-то в сердце ударило… чувство настоящее заговорило.
— Да, понимаю, — отвечала Казимира со вздохом, припоминая собственное чувство к Александру.
— Ну, потом, я учился в гимназии, а она в пансионе, и ездила к нам… В доме у нас огромная зала… ходим мы с ней, бывало, и она все меня спрашивает: кто мой идеал? — Бакланов так при этом одушевился, что даже привстал. — Я говорю: — «Вы его знаете, видали». — «Где?.. Когда?..» — «В зеркале», говорю!
Казимира в это время держала свою голову обеими руками. О, для чего это счастье не выпало на ее долю.
— Она сконфузилась, — говорил Бакланов: — а в то же время было стихотворение: «Не говори ни да ни нет!». Я уж к ней стал приставать: «да или нет?» — спрашиваю. — «Да», — говорит.
Казимира вздохнула.
— Ну, и что же?
— А то же, что были минуты полного, безумного счастья!
— Как, неужели дошло до конца? — проговорила с некоторым удивлением Казимира.
— Да!
Бакланов так привык по этому случаю прилыгать, что даже и сам не замечал, когда делал это.
— Как же она в таком виде вышла за другого? — проговорила Казимира, уже вставая. Сердце ее не в состоянии было долее переносить эту муку.
— Вы читали, как она вышла, — отвечал Бакланов. — Но погодите, постойте! куда же вы? — прибавил он, беря Казимиру на руку.
Та отвернулась от него, как бы затем, чтоб он не видел ее лица.
— Посидите! — сказал он и посадил ее почти силой на диван.
— Нет! пустите, пустите! — проговорила вдруг Казимира и пошла: на глазах ее видны были слезы.
Бакланов посмотрел ей задумчиво вслед.
— Будь покойна, мое кроткое существо… я не погублю тебя! — произнес он тоном самоотвержения.
Но в самом деле Казимира просто не нравилась ему своей наружностью.
3
Андреянова на московской сцене
К подъезду Большого театра, почти беспрерывной цепью, подъезжали кареты. По коридорам бегали чиновники, почему-то почище и посвежее одетые. Зала театра, кроме люстры, была освещена еще двумя рядами свеч. Из директорской ложи виднелись полные и гладко выбритые физиономии. Декорации, изображавшие какой-то трудно даже вообразимый, но все-таки прелестный и полный фантастических теней вид, блистали явною новизной. Кордебалет, тоже весь одетый до последней ниточки в свежий газ и трико, к величайшему наслаждению сидевшего в первом ряду, с отвислою губою, старикашки, давно уже поднимал перед публикой ноги и, остановившись в этой позе, замирал на несколько минут, а потом, вдруг повернувшись, поднимал ножки перед стоявшим в мрачной позе героем балета, чтоб и его не обидеть; затем, став на колена и раскинув над собой разноцветные покрывала, изображал как бы роскошнейший цветник.
Бакланов и Венявин, оба в мундирах, в белых перчатках и при шпагах, сидели во втором ряду. Подмастерье от Финкеля, хотя и во фраке, но сидел на купоне. В райке, с правой стороны, виднелись физиономии Бирхмана и Ковальского, а с левой — сидела почти целая шеренга студентов-медиков. Математики наняли себе три ложи. Из молоденьких юристов человек десять сидели в креслах. Наконец примадонна, высокая, стройная, не совсем только грациозная, вылетела. Костюм ее был прелестен. Как-то порывисто вытянув свою правую ногу назад, она наклонилась к публике, при чем обнаружила довольно приятной формы грудь, и стала на другой ноге повертываться. В директорской ложе ей слегка похлопывали. В публике сначала застучали саблями два офицера, имевшие привычку встречать аплодисментами всех примадонн. Хлопали также дежурный квартальный и человека три театральных чиновника, за которыми наконец грохнуло и купечество, когда примадонна очень уже высоко привскочила. Заговорщики еще себя сдерживали: между ними положено было дать ей протанцевать целый акт и потом, как бы убедившись в ее неискусстве, прявить свое мнение.
— Бум! бум! бум! — ревели барабаны. Примадонна делал частенькие, мелкие па; потом, повернувшись, остановилась лицом перед публикой, развела руками и ангельски улыбнулась; наконец, все больше и больше склоняясь, скрылась вглубь сцены. Ей опять захлопали. Заговорщики все еще продолжали не заявлять себя, но когда кордебалет снова высыпал со всех сторон на авансцену, делавшуюся все темнее и темнее, потолок тут, раскинулся потом на разнообразнейшие группы, и когда посреди их примадонна, выбежав с жен-премьером, поднялась на его руках в позе улетающей феи, и из передней декорации, для произведения большего эффекта, осветили ее электрическим светом, — Ковальский в райке шикнул в свою машинку на весь театр. Его поддержали шиканьем человек двадцать медиков, а из купона раздался свист подмастерья. Частный пристав бросился туда.