Пастырь церкви начал молитвою: «Господи, благослови сие яствие и питие…» и докончил ее шопотом, склонив голову.
Бакланов не мог удержаться и посмотреть, как крестятся Эммануил Захарович и появивишийся из низу Иосиф Яковлевич. Оказалось, что они исполняли это в совершенстве, хорошо, видимо, поняв свое прежнее религиозное заблуждение.
Сели.
Суп подали такой, что Бакланов, проглотив ложку, должен был сознаться, что подобного совершенства он еще не едал.
Подчиненные Эммануила Захаровича тоже, видно, очень довольные, после обычного своего блюда из щуки с луком, чавкали и жвакали на весь стол.
Косой господин не переставая хохотал и говорил.
— Вы отсюда в клуб? — обратился он прямо, без всякой церемонии, к Бакланову.
— Нет-с, — отвечал ему тот сухо.
— Поедемте! Здесь нечего оставаться… сегодня суббота… Они шабаш свой, вероятно, будут править!.. — прибавил он громко, нисколько не стесняясь тем, что рядом сним сидели вольнодумный и хроменький Галкины, которые на это даже сами усмехнулись.
— Ведь даром, что этакое рыло, — продолжал он, показывая рукой на хозяина: — а ведь какую чудную женщину имеет на содержании прелесть что такое! Я когда-нибудь покажу вам ее.
— Чего ж она и стоит! — подхватил старший Галкин.
— Ужасно дорого! — подтвердил хроменький.
— Еще бы вам даром? — объяснил им откровенно криой.
Молодые люди опять только улыбнулись. Они, должно быть, сильно трусили его злого языка.
С верхнего угла Бакланову беспрестанно слышалось весьма ласковое обращение начальника края к хозяину. «Не красна изба углами, а красна пирогами», «не по хорошу мил, а по милому хорош», — говорил генерал после каждого почти слова. Он любил, особенно когда был в духе, обо всем выражаться русскими поговорками.
Вслед за божественными соусами, подаваемыми в морских раковинах, следовало шампанское.
День какой-то был несколько торжественный. После здоровья государя императора, всей царской фамилии, начальствующих лиц города, хор музыкантов грянул: «Боже, Царя храни!». Все встали, и первый начал подпевать музыкантам косой господин, за ним грянули два адъютанта с лицами, очень похожими на лица, рисуемые плохими живописцами у архангелов. Не пел только мрачный вице-губернатор; но зато пил беспрестанно. С менее торжественных обедов Эммануила Захаровича его обыкновенно увозили всегда без чувств, и все-таки откуп его одного только в целой губернии и побаивлся. За адъютантами своими начал подтягивать сам начальник края, а за ним грянула и вся остальная братия гостей. У Бакланова мороз пробежал по коже: ему представилось, что он и все прочие господа — те же лица, как и в «Ябеде» Капниста, которые, ограбив неправедным судом бедняка, у богатого его противника пьют, едят, поют и торжествуют свое поганое дело.
9
Капля яду, отравившая все
Перед домом Софи стояла карета. В окнах сквозь занавеси был виден свет.
Бакланов, съездив после обеда домой и отдохнув немного поехал к ней.
Ему, на звонок его, отворила Иродиада.
— Софьи Петровны дома нет-с! — сказала она.
— Отчего же огонь? — спросил Бакланов.
— Это я сижу-с, — отвечала Иродиада и, захлопнув у него перед носом дверь, заперла ее.
Бакланову ужасно было это досадно; но делать нечего, он поехал назад.
Проезжая мимо кареты, он, больше из пустого любопытства, спросил кучера:
— Чья это карета?
— Коммерции советника Галкина. — отвечал тот, преважно лежа на козлах.
«Он уж тут!.. у кого это он?..» — подумал Бакланов, и все это как-то смутно и странно сложилось у него в голове.
Он велел везти себя в клуб и, только подъехав к подъезду, сообразил, что для входа надобно, чтобы кто-нибудь его записал. Он вспомнил о косом господине.
— Скажите, пожалуйста, здесь такой косой, кривой господин? — спросил он у входных лакеев.
Один из них только выпучил на него глаза.
— Это Никтополионов, надо быть! — отвечал другой, бывший, видно, несколько подогадливее.
— Здесь, недавно только приехал, — добавил он.
Бакланов попросил его вызвать, сказав, что его просит господин, с которым он сейчас обедал.
Никтополионов показался на верху лестницы.
— Входите, милости просим! — кричал он оттуда Бакланову.
— Записать меня, я думаю надо! — говорил тот.
— Запишите! — крикнул Никтополионов лакею, сидевшему за книгою.
— Как прикажите-с? — спросил тот, обращая к нему не совсем смелый взгляд.
— Ну, пиши хоть: Чорт Иваныч Мордохаев.
Лакей, кажется, так и написал.
— Простота, видно, у вас… — говорил Бакланов, входя на лестницу.
— Э! всякая дрянь ведь тут шляется… стоит церемониться! — говорил Никтополионов, идя бойко вперед. — Это все грекондосы, выжига все народ! — говорил он, показывая на целую кучку по большей части молодых людей, сидевших около столиков и прихлебыввших из рюмочек шербет. — А это вот чихирники! — прибавил он, махнув рукой на двух черноватых господ, игравших один против другого, в карты.
— Какие это чихирники? — невольно спросил Бакланов.
— Армяне! — отвечал преспокойно Никтополионов: — дуют себе в полтинник бочку чихиря, да и баста… на грош, каналья, ладит пьян и сыт быть… А это вот — все Эммануилы Захарычи! — заключил он, направляя взор Бакланова на целую комнату, в которой то тут, то там виднелись библейские физиономии. — А каков обедец-то был? а? каков? — воскликнул он вдруг, останавливаясь перед Баклановым, в то время, когда тот садился в бильярдной на диване. — Каков… ась?.. Вот вам и будьте добродетельны, и будьте! — говорил Никтополионов с истинной досадой. — В 35 году он, ракалия, сидел за кормчего в остроге. Я сам ему, своими руками, дал полтинник, когда его вели из острога в уголовную палату, и он взял; а в то время у него, говорят, пятьдесят тысяч в портках было зашито. Вот вам и добродетель… Храните ее на земле!
— За сегодняшний обед ему можно простить многое, — сказал Бакланов, чтобы хоть несколько смягчить подобные отзывы.
— Все уж и прощено ему давно, — отвечал Никтополионов, махнув рукой. — Я ведь прямо всем здешним властям говорю: «Ежели бы, говорю, я знал, что такой-то ночью, по такой-то улице, пойдет господин, у которого миллион в кармане, я бы вышел и зарезал его, пятьсот бы тысяч взял себе, а пятьсот вам отдал, вышл бы у вас чище солнца!..» Молчать, посмеиваться только…
— Вы сейчас можете это сделать, — начал Бакланов опять, чтоб обратить несколько в шутку этот разговор. — У Галкина сколько денег? Миллион есть?
— Десять, говорят, — отвечал Никтополионов с неудержимою злобой.
— В таком случае, я вот сейчас около одного дома видел его карету; вы ступайте, подождите: он выйдет, вы и зарежьте его.
— Где это? На набережной вы видели?
— Да.
— А это он, значит, у любовницы своей, — произнес Никтополионов.
— У любовницы? — переспросил Бакланов, соображая, где же эта любовница могла жить в том доме, где жила Софи; он всего был одноэтажный.
— Да, — отвечал утвердительно Никтополионов. — Как ее фамилия-то, проклятой! — прибавил он, припоминая.
Бакланову вдруг почему-то захотелось, чтоб он не договаривал этой фамилии.
— Ленева, да! да! так! — махнул вдруг Никтополионов.
— Ленева! — повторил Бакланов: — не может быть! — сказал он и захохотал.
— Отчего же не может быть? Он еще покойного мужа ее опутал. Привез сюда его, взял в маленькую часть, выдавал ему денег больше, чем следовало, брал с него векселя, ну, а пожить-то тоже они любили широко… она вон этта при мне в магазине у Лямиля 500 целковых зараз так и бросила.
— О, вздор какой!.. Ленева и Эммануил Захарыч!.. ха=ха-ха! — хохотал Бакланов, между тем как волосы у него становились дыбом от ужаса.