— Да вы разве знаете ее? — спросил Никтополионов.
— Да! я ее знаю, — отвечал Бакланов с ударением.
— Ну, так извините: это я говорил не про нее! — отвечал с нахальным спокойствием Никтополионов и отошел.
Бакланов покачивался всем телом.
— Никтополионов! — крикнул он.
Тот подошел.
— Послушайте! — начал Бакланов (голос его окончательно ему изменил): — для меня это важно, — так, может быть, важно, как вы и не предполагаете. Скажите, правду ли вы говорите, или это так — одна клевета, для красного словца?
— Про Леневу-то?
— Да.
— Да спросите, весь город вам, всякий мальчишка скажет. Да вот, постойте!.. Эй ты, Михайла! — крикнул он маркеру: — любовница у Галкина есть?
— Есть! — отвечал тот.
— Кто?
— Ленева, кажется, по фамилии-то.
— Я его не учил! — сказал Никтополионов и опять отошел.
Бакланов продолжал сидеть, качаясь всем телом. «Софи, верятно, теперь находится в объятиях Галкина». Далее этого представления он не мог выдержать и, взяв шляпу, проворно вышел из клуба.
Никтополионов, начавший играть на бильярде, посмотрел ему вслед с насмешливою улыбкой. Он видел, что чем-то напакостил человеку, и был совершенно этим доволен.
10
Дикий скиф просыпается в моем герое
На улицах была совершенная темнота. Тепловатый и удушливый ветер опахивает со всех сторон. Бакланов не шел, а бежал к дому Софи. У дверей он сначала позвонил, а потом стал стучать кулаком что есть силы. Иродиада, испуганная, в одном белье, с сальною свечкой в руках отворила ему дверь.
— Пусти! — сказал он и, проворно отстранив ее рукой, пошел в залу, гостиную и спальню.
— Барин, что вы делаете? — говорила она, идя за ним.
В спальне, Софи уже улегшаяся, при слабом освещении ночной лампадки, едва успела накинуть на себя кофту и привстать с постели.
Бакланов приостановился. Он видел только одно, что Софи была не с любовником.
Та, надев наскоро блузу и туфли, вышла к нему.
— Почему вы меня не приняли, когда я был у вас? — начал он резко.
Софи сконфузилась.
— Меня не было дома, — сказала она.
— Но у вас однако у подъезда была карета?
Голос и губы Бакланова при этом дрожали.
— Это была карета их знакомой-с, дожидалась тоже их! — вмешалась в разговор Иродиада.
— Молчи! — рявкнул на нее Бакланов, и Иродиада скрылась.
— Это была карета вашего любовника! — обратился он уже к Софи.
— Александр!.. — проговорила было та.
— Без восклицаний, — остановил он ее движением руки: — я для вас бросил все: службу… Петербург… Я вас за ангела невинного считал, а вы… ха-ха-ха! любовница жида!
— Я не любовница!.. нет, Александр, нет!.. — говорила Софи, ломая с отчаяния руки.
— Что ж он такое для вас? — спросил Бакланов.
— Он… (Софи очень сконфузилась). Он приятель моего мужа… имел с ним дела… давал нам деньги взаймы… и больше ничего!
— Деньги взаймы! Шейлок будет давать деньги взаймы! Да знаешь ли ты, коварное существо, что ведь они мясом, кровью человеческою требуют уплаты себе…
Софи отвернулась: она, видимо, не находила возможности оправдаться.
— Вчера вы, — продолжал Бакланов, заскрежетав зубами: — хотели чистою сохраниться для меня!.. Полно, так ли?.. Не для любовника ли вашего, скорей, вы сберегали себя, чтобы нежнее усладить его в объятиях ваших?
— Александр, Александр! Не могу я с тобой говорить: ты напугал меня.
И Софи в самом деле только рыдала.
— А! — воскликнул Бакланов: — у меня в этих руках только мало силы, чтоб задушить тебя и себя!.. Зачем вы меня требовали и выписывали сюда!.. Чтобы насмеяться, надругаться надо мной!
— Я люблю тебя! — произнесла Софи, складывая перед ним руки.
— Нет! вы любите другого! — отвечал Бакланов с пеной у рта. Оставьте хоть этим маленькое уважение к себе; иначе что же вас привело к тому? Бедность ли, нищета ли? Вы, слава Богу, ходите в шелках, сидите на бархате.
И он закрыл лицо рукою и заплакал.
— Клянусь Богом, я невинна, Александр, Александр! — повторяла только Софи.
— Ты невинна? Отчего же вы давеча не приняли меня? Он ваш знакомый — и я тоже!.. Мало ли по двое знакомых бывают в одно время.
— Но его ж не было у меня! — вздумала было еще раз утверждать Софи.
— А это что? это что? — говорил Бакланов, показывая на окурок сигары, валявшийся на столе: губы его при этом посинели, лицо побледнело.
Софи тоже побледнела.
— Я за несколько часов перед тем, у него… в доме… курил такую же сигару… в такой же соломке… он мне сам, из своего кармана подал ее… презренная тварь! — заключил Бакланов и бросил сигаркою в лицо Софи.
Та вскочила.
— Боже мой! Он бьет меня наконец! — воскликнула она и ушла к себе в комнату.
Иродиада поспешила за нею затворить дверь.
Бакланов опустился на стул, потом вдруг вскочил, ударил этот стул об пол и разбил его вдребезги, схватил со стола шандаль и тоже врезал его в пол, толкнул ногой притворенную в залу дверь, так что та слетела с петель и грохнулась на окно, которое разбилось и зазвенело, и затем, распахнув настежь дверь в сенях, он вышел на улицу.
Софи и Иродиада, стоявшие запершись в спальне, трепетали, как осиновые листья.
Первое намерение Бакланова было умертвить себя, и, только придя в свой номер, он вспомнил, что у него нет ни пистолета ни даже бритвы. Не итти же в трактир, просить ножа для этого?
Он в изнеможении упал на постель и так пролежал до самого утра, не смыкая глаз.
К утру озлобление в нем сделалось несколько поспокойнее; но зато оно стало как-то упорнее и бессердечнее, и на тот алтарь, на который он так еще недавно возлагал такие искренние жертвы, он уж плевал!
— А что, правда ли, что Ленева любовница откупщика? — спрашивал он грубо и цинически трактирных слуг.
— Да, говорят, что так-с!.. — отвечали ему те.
11
С расчетом составленная комиссия
Город, выбранный нами в настоящем случае, совершенно идеальный и несуществующий. Лица, в нем выведенные, тоже совершенно вымышленные, и мы только в них, по мере нашего понимания, старались выразить те явления, которые не совсем же неприсущи нашей жизни, а теперь, сообразно нашему плану, нам придется выдумать и целое уголовное дело. Положим, например, хозяин дома Фокиев 14 сентября вышел из дома в двенадцатом часу и увидел, что у жильца его, в нижнем этаже, ставни были еще не отворены. Это его удивило, тем более, что жилец этот был жандармский офицер, всегда рано встававший и последнее время ужасно хлопотавший по одному откупному делу. Фокиев воротился и, войдя в самую кваритиру, увидел, что там никого, кроме самого жандармского офицера, не было, но и он лежал на постели, с перерезанным наотмашь горлом. Хозяин объявил полиции, и тем же утром были на пароходе арестованы крепостные дворовые люди жандармского офицера, которые будто бы убили его за жестокое с ними обращение, а потому их, как бунтовщиков, предали военно-судной комиссии.
В комиссии этой предписали заседать и Бакланову.
Задушив в сердце своем чувство любви, он рад был кинуться в омут служебной деятельности.
Нервное и раздраженное состояние в нем еще оставалось.
Презусом комиссии назначен был командир гарнизонного батальона, полковник богомольный и задумчивый, особенно в последнее время, так как у него ужасная происходила тяжба с полицеймейстером, также опытным военным человеком, за воздух, которым должны дышать гарнизонные солдаты. Полковник говорил, что будто, по казарменному положению, им надо было, положим, 60 000 кубических сажен, а злодей полицеймейстер уверял, что на практике солдаты всего живут в 30 000 кубических саженях, и, соразмерно с этою суммой, требовал сносу квартирных денег. Начальник края мог решить этот вопрос так и иначе.
В военные ассесоры себе полковник выбрал поручика Козлова, из сдаточных.
— Он нам своми простыми чувствами всегда скажет верно! — говорил он и обращался потом к самому поручику: