— Ну, как вы, Козлов, об этом думаете?
Поручик краснел и вставал.
— Я, ваше высокородие, точно что… разумеется… Коли не он или не она, так кто же другие?
— Понимаю, понимаю, — перебивал его полковник. — Ну вот вам! — обращался он затем к аудитору.
— Это что-с! И сомнения в том никакого нет! — отвечал тот.
Членом гражданским был провиантский чиновник, который, может быть, в разных сортах хлеба и знал толк, но к судебной части был совершенно равнодушен и получил настоящее назначение, вероятно, потому, что всегда и во всем сходился во мнениях своих с начальством.
Другим членом был командирован тот чиновник, который производил самое следствие, и конечно, все, что им было сделано, находил превосходным и совершенно достаточным.
Бакланова избрали более по его молодости и неопытности.
12
Молодость не всегда бывает удобна!
Собираясь в комиссию, герой мой несколько раз примерялся перед зеркалом, какое ему сделать серьезное лицо. Он снял с руки золотое кольцо и оставил одно только чугунное, подаренное ему еще в пансионе Сонею; жилет надел черный, наглухо застегнутый. Все это он делал с тем, чтобы больше придать себе монашеский вид. Несмотря на эти несколько внешние приемы, Бакланов шел на поприще судьи с сердцем чистым и с самым твердым намерением действовать по самой крайней справедливости.
Дело, чтобы не было по нем большой огласки, производилось на дому у презуса.
Когда Бакланов вошел, члены комиссии, сидевшие за столом, на котором стояло зерцало, пили чай и курили. При этом, или даже вообще, когда кто-нибудь из членов начинал курить, презус обыкновенно незаметно мигал поручику Козлову, который сейчас же вставал, вынимал из зерцала орла и клал его на шкап, а потом, когда курение прекращалось, то снова вкладывал его в прежнее место, вероятно, затем, чтобы сия эмблема благосостояния и могущества Российской империи не видела их маленькой человеческой слабости.
Аудитор, при входе Бакланова, допрашивал уже главную преступницу, девку дет двадцати семи, с неумным, истощенным и распутным лицом, в платчишке на голове и в оборванном капотишке, с кандалами на руках и ногах. На все вопросы, прежде чем отвечать, она моргала носом и обтирала его потом, звеня цепями. У печки, в комнате тоже стоял арестант, с более умным и зверским лицом, и тоже в наручнях.
Все это неприятно и тяжело поразило Бакланова. Он сел. Ему подали чай; он отказался.
— Ну, так как же? Накануне Вздвиженья?.. — говорил хладнокровно аудитор, смотря одним глазом в такан чаю, из которого по временам прихлебывал, а другим — в лежавшие перед ним допросы.
— Да-с! — отвечала девка, моргнув носом.
— Ты сама-то что же делала?
— Я, батюшка, на ножках только у него посидела.
— Кто же за голову-то его держал? — продолжал аудитор.
— Николай-с! — отвечала девка, показав головой на мужчину-арестанта.
Тот при этом сделал что-то вроде гримасы, и трудно было сказать, что она означала, — усмешку ли, или так его только подернуло.
— Он за волоски, чу! говорит, его держал, — прибавила девка.
— Что ж ты слышала при этом: оборонялся ли тот, бранился ли? Может быть, не давался?
— Нет-с, всхлипнул только раза два этак горлышком, — отвечала девка.
У Бакланова начинали волосы становиться дыбом.
— Что это такое она рассказывает? — спросил он презуса, который с грустным видом прислушивался к ответам арестантки и на вопрос Бакланова даже не ответил.
— Чем же, каким орудием была нанесена ему смерть? — продолжал между тем спрашивать аудитор.
— Да я и не знаю, — отвечала девка, в самом деле, кажется, не знавшая.
— Чем? — обратился аудитор к мужчине.
— Бритвой-с, — отвечал тот и опустил глаза в землю.
— Но что же за причина, заставившая их убить? — вмешался опять Бакланов и потом, не дав ответить себе чиновнику, производившему следствие, он вдруг обратился к подсудимой: — Но что за причина, любезная, побудила тебя это сделать?
— Господин, судырь, один научил нас и две тысячи рублев денег дал нам за то.
— Где же и какой это господин? — заговорил торопливо Бакланов. — Он содержится, вероятно, в остроге тоже?
— Врет все! отводы одни! — произнес с печальной усмешкой презус.
— Я не видывала их-с, не знаю, кто такие, — отвечала девка.
— Стало быть, они не за жестокое обращение, как сказано в предписании, убили господина, а их кто-то подучил к тому? — не отставал Бакланов.
— Так и есть, как сказано в предписании-с!.. Видят, что пишут… из всего дела соображают, — объяснил было ему провиантский чиновник.
— Но как же? Нет, позвольте, господа! — восклицал Бакланов, начиная уж горячиться. — Вы за жестокое обращение убили барина, или вас научили? — обратился он к арестанту-мужчине.
— Было того и другого, — отвечал тот, переступив с ноги на ногу. — Известно, если бы господин был подходящий, не сделали бы того.
Аудитор однако снова приступил к допросам.
— Совершив преступление, что вы сделали?
— На пароход пошли, — отвечала девка.
— Тут, значит, вас и взяли?
— Да-с. Билеты нам тот же господин еще накануне принес. Мы пошли, да хожалый нас и встретил… Он, как приходит в квартал, там и говорят: «Коклевского убили». А он говорит: «Я лакея, говорит, его видел, на пароход идет!»
— Знаем это, знаем!.. — перебил ее аудитор.
— Но где же этот господин, который их научил? Вот кого надо отыскать! — повторил Бакланов, продолжая двигаться на стуле. — Ты тоже не знаешь? — обратился он к мужчине-арестанту.
— Не знаю, ваше благородие, как есть пред Богом, — отвечал тот, пожав плечами.
— Каким же образом тебя уговорили?
— Недели две, ваше благородие, он к нам ходил, все уговаривал. Здесь тоже народу много-с, город проезжий… Кто его знает, кто такой?.. — «Вот, говорит, вам две тысячи целковых, поедете на Кавказ, паспортов там не спрашивают».
— Все вздор… Из злости на барина только и сделали, из дела-то это видно! — подтвердил опять провиантский чиновник.
— Это что ж? Не запираемся в том, ваше благородие, — отвечал арестант: — господин был, не тем будь помянут, воды другой раз подашь, не утрафишь: холодна, либо тепла; дуют-дуют, ажно кости все трещат, помилуйте-с! — прибавил арестант, обращаясь более к Бакланову и даже с небольшим признаком слез на глазах.
Но тому больше было жаль девку; видимо, что она была только дура набитая.
— Как же она-то, зачем участвовала? — спросил он опять арестанта, указывая на девку.
— Из-по любви ко мне, — отвечал тот.
— А у тебя связь с ней, а?
— Да-с.
— Была? — спросил он самое девку.
— Гуляла с ним.
Бакланов с большим еще участием взглянул на них.
«О, любовь! кого ты ни связуешь?» — подумал он глядя на эти два некрасивые существа.
Презус между тем посмотрел на часы и объявил, что заседание кончилось.
Бакланов уехал домой, возмущенный до глубины души: «вероятно, что этот господин, их научивший, и их барин были оба мерзавцы, — а наказание терпят только эти два полуидиота; непременно надобно бы их участь облегчить, а того злодея поймать».
Герой мой был очень еще неопытен в судебной практике.
13
Завеса несколько приподнимается
Чем далее происходил суд, тем более Бакланов начинал видеть, что тут что-то такое да не так, и что заседавшие с ним судьи судили не совсем беспристрастно.
По совершенной еще невыработке житейского характера, он беспрестанно обдумывал, как ему себя вести и с кем бы наконец посоветоваться. Виденный им у откупщика пьющий вице-губернатор показался ему, в этом случае, всех удобнее: по крайней мере, когда за обедом все пели, он один не пел и даже как будто бы стыдился этого!
Бакланов поехал к нему.
В темной и грязной передней он увидал, что на прилавке дремал лакей. Он должен был разбудить его.