Бакланов начал грести.
Евпраксия сидела против него лицом к лицу.
Казимира расположилась около ног молодого человека и без всякой осторожности уставила на него свое влюбленное лицо.
Бледно-желтые облака на западе становились все темнее и чернее. Ветер разыгрывался, и волнение для маленькой лодки стало довольно чувствительно. Влюбленная Казимира начала уж и покрикивать.
— Не вернуться ли нам назад? — проговорила она.
— Зачем же было и ехать? — возразила Евпраксия, которой, напротив, все это, по-видимому, было приятно.
Бакланов, не желая подать виду, что и он не с большим удовольствием катается, начал грести сильнее.
Лодку очень уж покачивало. Казимира беспрестанно кричала и, сидя, как тетеря, распустившись, хваталась то за тот край лодки, то за другой. Лицо Евпраксии было совершенно спокойно.
Отъехав от острова, они попали на еще более сильное течение, которое, встречаясь с противным ветром, кипело, как в котле; волны, чем дальше от берега, тем становились выше и выше. Лодку, как щепку, перебрасывало через них. У Бакланова почти сил недоставало грести.
— Держите в разрез волн, — сказал он испуганным голосом.
— Знаю, — отвечала Евпраксия и в самом деле так держала.
Он видел, что правая рука ее, управляющая рулем, налилась вся до крови от напряжения; но Евпраксия ни на минуту не ослабила шнурка.
Панна Казимира плакала и молилась.
— Матка Боска, матка Боска! — вопияла она уж по-польски.
Бакланов чувствовал, что он бледен, как смерть. Вся штука состояла в том, как повернуть лодку и ехать назад к острову.
— Гребите не так сильно, я стану поворачивать, — сказала Евпраксия, решительно не потерявшаяся.
Бакланов поослабил. Евпраксия тоже поослабила шнурок, и лодка стала забирать вправо. Маленькая торопливость, и их заплеснуло бы волной, которые и без того уже брызгали через борт. Еще минута, и лодка очутилась носом к берегу.
— Ну, теперь сильнее! — сказала Евпраксия.
Бакланов, при виде такой храбрости в девушке, почувствовал в себе силы льва. Он почти до половины запускал весла в волны.
Евпраксия опять ни разу не ошиблась и все перерезывала волны поперек.
Последняя волна почти выкинула их на берег.
— Никогда не стану никого слушать! — проговорила Евпраксия, встав и отряхивая сплошь покрытое водяною пеной платье; ручка ее, которою она держала руль, была ссажена.
Бакланов тоже не вдруг мог прийти в себя от пережитого им страха. Панну Казимиру он только что без чувств вынул из лодки.
Возвратившись к матери, Евпраксия все ей рассказала, переменив только то, что это она сама затеяла кататься, а не Казимира.
Та сначала попеняла было, но потом сейчас же и прибавила:
— Не кто, как Бог; не убережешься от всего.
По случаю намокших дамских платьев, домой поехали сейчас же.
Когда остров стал порядочно удаляться, успокоившаяся Казимира указала Бакланову на дорогу, идущую кругом всего берега. Там несся экипаж с дамой, и за ним уродливо скакал верховой в английских рейтфраке и лаковых сапогах.
— Это ведь Ленева и Галкин! — сказала она; но Бакланов не обратил на это никакого внимания.
«Так вот она какая! вот какая!» — думал он все об Евпраксии.
22
Не совсем обыкновенная сваха
Прошло с полгода. Сердечные дела Бакланова плохо продвигались вперед: Евпраксия на йоту не допускала его ближе к себе. Оставалось одно последнее средство: присвататься к ней. Бакланов решился возложить это на Казимиру. Об ее собственном сердце он в эти минуты нисколько даже не помышлял: злоупотреблять этим кротким существом он точно считал каким-то своим правом!
Он нарочно пришел к Сабакеевым, когда знал, что они обедали у одних своих знакомых, и прошел прямо в комнату к Казимире.
— Ах, вот это кто! — воскликнула та, по обыкновению, обрадовавшись: — пойдемте однако в те комнаты, а то эти людишки Бог знает что наболтают.
Она все еще ожидала опасности со стороны Бакланова и по возможности, разумеется, думала этому противиться.
Они прошли в большую гостиную и сели на диван под Мурильо.
— Ну-с? — начала Казимира.
— Ну-с! — повторил за ней Бакланов: — во-первых, начну высоким слогом: жизнь для меня «сад, заглохший под дикими, бесплодными травами».
— Слыхала это не сегодня, — отвечала кокетливо Казимира.
— Вследствие этих обстоятельств, — продолжал Бакланов: — я решил жениться.
— А! — произнесла Казимира. — На ком же? — прибавила она, высоко-высоко выпрямляя грудь.
— Разумеется, на mademoiselle Eupraxie! — отвечал Бакланов.
Если бы пудовой камень упал в эти минуты на голову Казимиры, так она меньше была бы ошеломлена.
— Ну что ж? Желаю вам!.. — сказала она, по наружности спокойно; но в самом деле все это, стоявшее перед ней: мебель, окна и картины, слилось для ее глаз, мгновенно наполнившихся слезами, в какую-то пеструю решетку.
Бакланов сделал вид, как будто бы ничего этого не замечал.
— К вам собственно просьба моя в том, чтобы вы разузнали, как они примут мое желание.
— Я-а? — спросила, протянув, Казимира.
— Да! — отвечал Бакланов, опять как бы не поняв этого вопроса. — От этого решительно теперь зависит все мое будущее счастье, продолжал он: — Евпраксия именно такая девушка, какую я желал иметь женою своею: она умна, скромна, ну и, нечего греха таить, богата и со связями; а все это очень мне теперь не лишнее в жизни!..
Казимира слушала его, как бы совсем оглупевшая.
— И я надеюсь, что вы, мой старый, добрый друг, не откажется посодействовать мне в том, — заключил Бакланов и взял было ее за руку.
— Нет, не могу, не могу, не могу! — проговорила она скороговоркой и закрыла лицо руками.
— Бог, значит, с вами! — сказал Бакланов с грустною улыбкой.
— Но, друг мой! — воскликнул вдруг Казимира, протягивая к нему руки: — я сама вас люблю, — прибавила она и стала перед Баклановым на колени.
Тот хотел было ее поднять.
— Казимира! — говорил он.
— Нет, погоди, постой! — говорила она: — дай мне хоть раз в жизни выплакаться перед тобой, высказать, что чувствует душа моя!
И безумная женщина целовала при этом руки своего идола.
Бакланов не знал, что и делать.
— Казимира! — повторял он.
— Погоди, постой! — говорила она: — требуй какой хочешь от меня жертвы: отдаться тебе, развестись с мужем, но только не этого, нет!
— Казимира!.. успокойтесь, — говорил ей Бакланов, тоже беря ее руки и прижимая их к груди.
— А я не могу… не могу сама своими руками отдать тебя! — говорила она и, склонив голову на колени Александра, рыдала.
Слезы, как известно, сильно облегчают женщин.
Наплакавшись, Казимира встала и села.
— Послушай, — начала она: — когда ты женишься, уговор один: не прогоняй меня, дай мне жить около вас.
— О, Бога ради, Казимира! — воскликнул Бакланов — как вам не грех было это думать! Вы навсегда останетесь другом нашего семейства, и жизнь ваша навсегда будет обеспечена.
— Да я хочу только тебя видеть, больше ничего!.. Ну, а теперь поцелуй меня в последний раз… знаешь, пламенней, как ее будешь целовать.
И она сама обняла Бакланова и замерла на его губах долгим поцелуем.
— Сегодня ты еще принадлежишь мне, — говорила она и гладила Бакланову волосы, лицо, и целовала его.
Он сидел как школьник в ее объятиях. Потом она, как бы совсем обеспамятев, вскочила и убежала.
К этим внезапным ее уходам Бакланов давно уже привык. Просидев немного и думая, что дело его совершенно испорчено, он уехал домой… Он не знал еще, до какой степени любящее сердце Казимиры было исполнено самоотвержения.
Она спала в одной комнате с Евпраксией и ту же ночь до самого утра говорила с ней о Бакланове.
А Евпраксия, приникнув своею хорошенькою головкой к батистовому белью подушки, лежала молча, но не спала!
23