— Зачем женились! — сказала Софи, пожимая плечами.
— Я женатых терпеть не могу, фи! — подтвердила француженка.
— Это ужасно! — говорил Бакланов.
По наружности он шутил только; но в душе ему, в самом деле, было досадно.
— Monsieur Готфрид! Сыграйте нам что-нибудь веселенькое! — сказала Софи, прохаживаясь небрежною походкой по зале.
— Fort bien, madame! — сказал немец и сел.
Дама, путешествующая на восток, опять поместилась около него.
«Ну, старику от этой госпожи не спастись!» — подумал Бакланов.
Готфрид начал воодушевленнейший вальс.
Софи сама подала руку графу и пошла с ним вальсировать.
Молодой человек взял m-lle Прохорскую, или Покровскую.
Бакланов заметил, что кавалеры очень бесцеремонно повертывали дам и нарочно, кажется, старались, чтобы платья у них выше поднимались. Дамы тоже как-то очень близко держались к кавалерам, кроме, впрочем, Софи, которая своим приличным и несколько даже аристократическим тоном отличалась от всех.
Бакланов пригласил ее на вальс.
Он чувствовал, что Софи невольно и вряд ли сама догадываясь пожимала ему руку.
— Могу ли я к вам приезжать? — спросил он ее пламенным голосом.
Софи, вертясь с ним в вальсе, молча смотрела на него своими прекрасными глазами.
— Могу ли? — повторил Бакланов, когда они кончили тур.
— Пожалуйста! — отвечала Софи и голос ее опять ничего не выражал.
Часов в двенадцать Бакланов, видя, что другие молодые люди прощаются и уезжают, тоже взял шляпу и подошел к Софи. Она в это время о чем-то дружески шепталась с девицей Марией-Терезией-Каролиной.
— Adieu! — проговорила она, довольно небрежно подавая ему руку.
Бакланов вышел.
Он был очень взволнован.
9
Он пошутил!
Мужчина с табаком и вином делется похож на чорта! — говорит немецкая поговорка.
Бакланов, возвратясь домой, спросил себе бутылку вина, закурил сигару, человека отпустил спать, а сам начал пить и курить.
Более ясно проходившие в голове мысли были следующие: «Славная вещь — эти немножко шаловливые женщины».
Сильная затяжка сигарой и рюмка портвейну.
«Как бы отлично теперь, вместо того, чтобы ехать домой, заехать к какой-нибудь госпоже и учинить с нею оргию».
Еще рюмка и затяжка сигарой.
«Что я Казимиру пропускаю… Она, должно быть, страстная женщина!»
Новая рюмка и новая затяжка.
«Сходить разве к ней?»
У Бакланова при этом в голове даже помутилось.
«Чорт, пожалуй, рассердится!» — продолжал он. Однако встал. Шаги его уже были неровны.
«Скажу, что заболел, люди все спят, и пришел к ней».
И, недолго думая, он запахнул халат, прошел на цыпочках залу, коридор и отворил дверь в комнату, где спала Казимира. Та сейчас же услыхала.
— Кто это? — спросила она немножко испуганным голосом.
— Это я, Казимира, не тревожьтесь! — говорил Бакланов, подходя к ней и дотрагиваясь до нее рукою.
— Ах, Александр Николаич, не случилось ли чего-нибудь? — воскликнула Казимира, привставая.
— Нет, ничего; я так пришел, побыть с вами, — отвечал он; голос его был нетверд.
— Чтой-то, как же возможно в такое время! Придут, пожалуй, кто-нибудь.
— Никто не придет, никто! — говорил Бакланов, беря и целуя ее руку.
— Да как никто? Так вот дети, Валеренька спят! — говорила Казимира.
— Ну, пойдемте ко мне в кабинет.
— Зачем я пойду к вам? Что мне там делать!
— Мы будем сидеть, разговаривать.
— Нет, Александр, ступайте, ступайте! — говорила Казимира, дрожа всем телом.
— Если вы не пойдете, я на вас ужасно рассержусь.
— Как это возможно! Душечка Александр, это невозможно.
— Отчего же невозможно?
— Оттого, что у вас жена есть! Что вы!
— Убирайтесь вы с женой! Не люблю я ее. Пойдемте, ангел мой!
— Александр! Умоляю, оставьте меня! Оставь! — говорила Казимира.
— Не оставлю, — говорил он, обнимая ее и насильно подводя к двери.
— Александр! — вздумала было еще раз воспротивиться Казимира.
— Если ты для меня этого не сделаешь, я возненавижу тебя! — проговорил Бакланов; голос его при этом звучал почти с бешенством.
— Ах, Господи! — воскликнула бедная женщина, вся пылая в его объятиях. — Дайте мне, по крайней мере, надеть на себя что-нибудь.
— Ну, наденьте.
Она торопливо накинула на себя капот и надела туфли.
Бакланов обнял ее и увел.
10
Бедная жертва
В семействе Баклановых все шло как бы по-прежнему; но в самом деле это было не так: безумная Казимира начала чувствовать страх непреодолимый к Евпраксии и почти что избегал ее видеть, стремясь всей душой быть с Александром, единственным ее спасителем и покровителем; о он, напротив, удовлетворив минутному увлечению, почувствовал к Казимире более чем равнодушно, почти что отвращение; сначала он превозмогал себя, а потом и скрывать этого не мог, и не только самым тщательным образом старался не оставаться с Казимирой с глазу на глаз, но даже уходил из комнаты, в которую она входила. Казимира наконец заметила это и поняла: что бы там ни чувствовало сердце, но в ней заговорила гордость, она сама не стала обращать внимания на Бакланова, а между тем, когда ее начинали невыносимо душить слезы, она пила холодную воду, глотала лед, ходила почти босыми ногами по замерзшей семье. Все сие наконец восприяло свои действия!
В одно утро Евпраксия ранее обыкновенного подошла к спальне мужа и отворила дверь.
— Что ты спишь? Вставай! — сказала она.
Бакланов взмахнул глазами.
— Казимира больна, — продолжала Евпраксия.
— Больна, чем? — спросил сначала очень равнодушно Александр.
— Не знаю, вся в жару, бредит, почти уже без памяти.
— Что же такое она бредит? — спросил Бакланов, приподнимаясь уже с постели.
— Да так, разную бессмыслицу говорит, — я уж за доктором послала.
— Да, да, за доктором, — говорил Бакланов и вслед за женой несмело вошел в комнату Казимиры.
Она лежала на постели и, при входе Баклановых, взмахнула было глазами, потом что-то вроде грустной улыбки на мгновение появилось на ее лице, затем она снова закрыла глаза и обернулась к стене.
— Доктора бы скорей, доктра, — повторял Бакланов.
Ему наконец стало жаль своей бедной жертвы.
«Что если она умрет! Я сам не перенесу этого! Она мне день и ночь станет представляться!» — мелькнуло в его голове, когда он уходил к себе в кабинет.
Доктор приехал.
Евпраксия, с встревоженным лицом, ходила за ним.
— Горячка у ней, и очень сильная. Она, должно быть, или простудилась, или с ней было какое-нибудь нравственное потрясение, говорил тот.
— Ничего не было, решительно, — уверяла его Евпраксия.
— Есть за жизнь опасность, — говорил доктор.
Евпраксия еще больше побледнела.
Бакланов продолжал сидеть в кабинете.
На другой день Казимире стало еще хуже.
Евпраксия от нее не отходила. Старший мальчик, никак не хотевший ни с кем быть, кроме своей милой нянюшки, все просился к ней в комнату.
Мать взяла его к себе на руки и сидела с ним около больной.
Бакланов совершенно притих в своем кабинете: горесть его в эти минуты была непритворная.
В продолжение недели Евпраксия не пила, не ела и все сидела около Казимиры, брала ее за руку, успокаивала ее, когда та, остававшаяся по большей части в беспамятстве, начинала метаться.
На седьмой день доктор сказал, чтобы больную исповедали и причастили.
Послали за католическим священником.
У Бакланова посинели ногти, когда он услыхал звон колокольчиков, которыми звенели мальчики, входя в комнату умирающей.
Уходя и прощаясь, ксендз лукаво и сурово посмотрел на Бакланова.
В ночь Евпраксия вошла в кабинет своего мужа с встревоженным лицом.
— Она, кажется, кончается, — сказала она всхлипывающим голосом.