– Но художественное произведение не вполне похоже на жизнь, – сказал он. – Жизнь, это – бесконечный поток, в то время как художественное произведение имеет определенное начало и конец. Это нечто самодовлеющее, целый замкнутый в самом себе мир. Художественное произведение должно быть так же замкнутым, в том случае, если хочет войти в литературу. Предполагаю, что вы попытаетесь написать художественное произведение. Не правда ли?
– О да, художественность – это моя цель, – сказал я. Я хочу стать настоящим писателем.
– В таком случае вы должны твердо запомнить, – продолжал великий писатель, – что художественное произведение должно иметь определенную тему, в нем должно быть вступление, какая-нибудь проблема, эмоциональный конфликт и развязка. Все вы можете окутать иллюзией реальности… И притом каждый должен испытать страдания, прежде чем возьмется за перо. Страдали ли вы?
Я отвечал, что страдал достаточно.
– Это хорошо, – заметил он решительно. – В страданиях узнаешь жизнь.
– Позвольте вас поблагодарить за советы, – сказал я и собрался уходить, но он любезно возобновил разговор с вежливостью людей, которые уже почти выполнили задачу своей жизни.
– Давным-давно, – сказал он, предаваясь приятным воспоминаниям, – в те времена, когда я писал рассказы и романы, у меня был обычный прием, в успешности которого я блестяще убедился: я создавал моих главных героев и потом оставлял их с тем, чтобы они набрались плоти и крови, оставлял иногда на целые годы, прежде чем воспользоваться ими в своей книге.
Он мечтательно постукивал по краю стола красного дерева своими тонкими белыми пальцами.
– Флобер поступал так же, – прибавил он, и в тоне его звучало уважение.
– Вы хотите сказать, что, создав своих героев, я не должен пускать их в книгу раньше, чем они созреют, – сказал я.
– Да, если вы поступите иначе, – рассуждал он, они останутся невыпеченными. Вы можете достигнуть реальности, только дав своим героям созреть, а ведь подлинное художественное произведение есть отражение реальности.
4
Великий писатель дал мне хороший совет. Чем больше я думал об этом, тем яснее сознавал правдивость всего того, что он мне говорил. Я знал, что для книги прежде всего мне нужен хороший, крепкий герой, и сразу создал Майкла Уэбба.
– Майкл, – сказал я, кладя ему руки на плечо, – вы родились до срока, мой мальчик, но я пошлю вас шататься по белу свету, и вы дозреете. Я не хочу, чтобы вы оказались невыпеченным. Это был еще не вполне сформировавшийся, застенчивый юноша двадцати лет, с широкими ступнями ног и большими руками, обычный вид большинства молодых людей этого возраста. Его пыльный измятый синий костюм казался слишком широким в одних местах и слишком узким в других.
– Хорошо, – сказал он покорно, когда, вы думаете, я вам понадоблюсь?
– Сейчас сообразим! Теперь вам двадцать лет… Вы мне понадобитесь через четырнадцать лет, – вычислил я. – Да, совершенно верно! Вам будет тридцать четыре года, когда вы появитесь в книге, так что у вас остается еще четырнадцать лет. Разумеется, вы понимаете, что это – условные четырнадцать лет. Это всего три часа по часам – одна глава романа.
– Я понимаю, – заметил он так, будто действительно вполне понял, хотя я уверен, что он совершенно не понял. – Я понимаю – четырнадцать лет для меня. Только это меня и интересует. Мне нет никакого дела, сколько это будет по часам или в романе.
– Хорошо, рассчитывайте на четырнадцать лет и будьте здесь вовремя. Будет ужасно, если роман затормозится из-за того, что вас нельзя будет найти.
– О, я буду здесь! – сказал он простодушно и тем веселым тоном, к которому прибегают юноши, когда на них возлагают тяжелую ответственность. – Что я должен сделать прежде всего? Вот сейчас?
У него был вид брошенного на произвол судьбы и сосредоточенного на себе человека. Его голова казалась слишком большой для слабого тела. Было что-то трогательное в его расслабленной позе, в его бессильно опущенных, как будто бесконечно тяжелых руках. Даже его маленькая дешевая записная книжка и карандаш трогательно торчали из кармана жилета. Я почувствовал желание дать ему двадцать долларов, но поборол себя. Никогда нельзя сказать что-нибудь определенное относительно таких молодых людей. Вне всякого сомнения, у Рокфеллера был трогательный вид, когда он блуждал в своей юности в поисках работы. Представьте себе, что вы дали ему тогда двадцать долларов? Как бы вы раскаивались потом всю свою жизнь!
– Что вы должны сделать прежде всего? – повторил я. Сообразим! Что вы должны сделать? У меня не было никакого представления о том, что он должен сделать, но мне нужно было хоть что-нибудь сказать, и я, очертя голову, рискнул: