Губернатор снова кивнул.
— И вы сумеете придерживаться своего ультиматума?
— Если будет нужно, — ответил Нат, — то сможем.
Губернатор кивнул в третий раз.
— Возможно, это понадобится, — сказал он и добавил: — Тогда пока все. — Он помолчал. — Бог вам воздаст за вашу помощь. — Он снова откинулся на спинку и закрыл глаза.
— Бент, — начала Бет, но замялась. — Ах, Бент, почему все это происходит?
— Я бы тоже хотел это знать.
— Это абсурдно, — продолжала Бет, — я знаю, но ничего не могу поделать и продолжаю задавать себе все тот же вопрос: «Почему именно я? Почему любой из нас, тех, кто здесь, но почему именно я? Что я сделала, что я здесь, что познакомилась с вами и что… что происходит все это?»
Губернатор спокойно улыбался.
— Этот же вопрос я задавал себе не раз. Верите, я так и не нашел ответа.
Тут вошел сенатор.
— Я вам только хочу кое-что сообщить, Бент. Мэр предложил выгородить столами пространство для посадки в пояс. Это, несомненно, ваша идея. И там более-менее спокойно. — Он улыбнулся. — Пока. — Он улыбнулся еще шире.
— Боб сказал, что вас интересует, какой мне достался номер. — Он сделал долгую паузу. — Ну, я присмотрю за вами обоими, пока вы не уберетесь. У меня — сто первый.
Бет закрыла глаза.
— Я тут размышлял о том о сем, — сказал сенатор, — и, знаете, вспомнил почему-то все строчки одной песенки:
— Так что я даю вам возможность подумать! — Он вышел.
Бет покачала головой и сумела даже улыбнуться.
— Это нечто невозможное, — сказала она. — Он просто невероятен. Такие люди не прячутся в подобные минуты. Такие — нет!
— Я бы сказал, что человек вообще не имеет представления, как он поведет себя в какой-то ситуации, пока в ней не окажется, — ответил губернатор, разведя руками, — и с этим ничего не поделаешь!
Кэрри Уайкофф держал в руке стакан содовой. Отпивал понемногу, наблюдая при этом, как маневрируют тяжелыми столами, ограждая посадочную площадку.
Было совершенно ясно, к чему это. Все то же: узурпированная власть строит крепость, чтобы народ не проник внутрь. Чтобы он не проник внутрь. И Кэрри Уайкоффа раздирала ярость и в то же время беспомощность, которая еще ухудшала дело.
На его листке стоял номер шестьдесят пять, что означало, что до него отправятся в безопасное место пятнадцать мужчин. Он готов был держать пари, что среди них будут Бент Армитейдж, Боб Рамсей и Джейк Петерс. Разумеется, не первыми, для этого они достаточно опытны. Но наверняка незаметно подсуетились, чтобы быть поближе к началу и вовремя смыться.
Кэрри мучило и то, что вначале отправляли женщин. Он так же решительно, как и все, боролся за женское равноправие, даже решительнее других, но в действительности в него не верил. Женщины от природы слабее, как правило, менее интеллигентны, во всех отношениях менее полезные члены общества — кроме той единственной функции, о которой они никогда не дают забыть и которая доступна только им. Но, по мнению Кэрри, и так рождается слишком много детей.
С объективной точки зрения он, Кэрри Уайкофф, гораздо ценнее для общества, чем любая из женщин, собравшихся в зале. Ему следовало вне всякой очереди получить право на рейс через пропасть на крышу Торгового центра, право на спасение.
Но если бы он спасся первым, даже если бы это ему позволили, он бы потерял лицо в глазах этого дурацкого мира, который думает только желудком, тем более в глазах проклятых избирателей, обеспечивающих ему весьма приятную жизнь в Вашингтоне. Такие вот дела. Так что черт с ними, с женщинами.
Но мужчины — это совсем другое дело, и он не собирается стоять сложа руки и смотреть, как пятнадцать — пятнадцать! — недоумков спасаются раньше него.
Бент Армитейдж и Джейк Петерс, особенно эти двое, всегда относятся к нему снисходительно и не признают равным себе… этого они отрицать не посмеют. При этой мысли Кэрри снова отпил содовой и тихо сказал:
— Ну я вам покажу, сукины дети! На этот раз вам это даром не пройдет!
Нат дослушал губернатора и положил трубку. Заметил, что Патти смотрит на него хмуро.