— Вы имеете в виду Вольриха? — Хельга скептически ухмыльнулась. — В постели он вполне хорош, затащить его туда совсем не трудно. Но чтобы он на мне женился, нечего и думать!
— А что если ему немного помочь?
— И вы знаете как?
Лотар, усмехнувшись, вынул из кармана пачку бумаг.
— Я, милая Хельга, уже вжился в роль исполнителя последней воли вашего мужа. И при этом я пытаюсь поступать именно так, как, по моему представлению, сделал бы Хайнц. У меня полно его заметок. Среди них несколько весьма серьезных материалов на Вольриха. Попади они в хорошие руки, можно выжать недурной капитал. Например, в ваши прелестные ручки!
— Лотар! — возбужденно вскричала Хельга. — Что вы за них хотите? Хотите переспать со мной — как залог моей благодарности в будущем?
— Не будем тратить время на проявления благодарности. Отбросим сантименты, игра пойдет по–крупному!
Лотар бросил на стол перед ней пачку бумаг. Хельга жадно сгребла их обеими руками.
— Речь идет не о поисках партнера для постельных радостей, о гораздо большем. Вспомните о Тирише. Он вынужден был откупиться от своей бывшей секретарши тем, что обеспечил ее пожизненно, и потом ему все равно пришлось жениться на ней.
* * *
Из записок комиссара криминальной полиции в отставке Келлера:
«Та игра, которую нам пришлось затеять с Хелен Фоглер, — исключительный случай в нашей практике. Она требует максимального внимания и сосредоточенности. Мы с Циммерманом решились на это. Нам было не впервой. Только в этом случае, учитывая, что мы оба ей симпатизировали, это было вдвое труднее.
Прежде всего я отправил Сабину прогуляться с псом. За ними приглядывал полицейский патруль. А потом я объяснил Хелен Фоглер правила игры.
— Попытаемся устроить генеральную репетицию вашей роли свидетельницы в суде. Может быть, позже вам действительно придется выступить в этом качестве.
Попытаемся воссоздать атмосферу судебного слушания с перекрестным допросом, протестами и контрпротестами, наводящими вопросами и вопросами–ловушками. Вас могут допрашивать судья, прокурор или адвокаты, могут быть вопросы, направленные «за» и «против» вас. Попытайтесь не дать себя сбить и не попасться. Хотите попробовать?
Она не возражала, и мы приступили к безусловно необходимой, но такой неприятной процедуре.
Я: Как и где вы встретились в ночь с субботы на воскресенье с Хесслером?
Хелен: Я была в ночном клубе «Либерия».
Циммерман: Вы там ждали клиентов?
Хелен: Нет у меня никаких клиентов. Сидела со случайными знакомыми. Мы разговаривали и пили «Куба–либре» — это ром с кока–колой и лимоном.
Циммерман: Вам придется привести имена этих знакомых. Кто за вас платил?
Хелен: Платила я за себя сама. Потом появился Хесслер. Я его знала, поскольку как–то Амадей одалживал у отца на одну ночь его машину, и Хесслер отвез нас — Амадея, Манфреда и меня — к озеру Штарнберг.
Циммерман: И во время этой поездки вы, наверное, неплохо повеселились на заднем сиденье. С обоими сразу или по очереди? А Хесслер, сидевший за рулем, наверняка наслаждался зрелищем в зеркале?
Я: Примерно так, хотя и не обязательно, может происходить слушание в суде. Упаси вас Бог выйти из себя, фрау Фоглер. Наоборот, держите себя в руках и постарайтесь на любую провокацию реагировать как можно сдержаннее — хотя, знаю, иногда это будет очень трудно. Чего хотел от вас Хесслер, когда пришел в «Либерию»?
Хелен: Пригласил меня прокатиться, как он выразился. И добавил, что кое–кому это доставит радость. Я была уверена, что его прислали Амадей с Манфредом, и пошла с ним.
Циммерман: Сколько он пообещал вам за эту поездку?
Хелен: Нисколько.
Циммерман: А на какую сумму вы рассчитывали? Сто марок за один раз? Или триста марок за ночь?
Я: На такие вопросы отвечать вы не должны, но будьте к ним готовы. Значит, вы ушли с Хесслером, веря, что встретитесь с Манфредом и Амадеем. Только Хесслер вас отвез, как я полагаю, к Шмельцу.
Циммерман: Чего от вас хотел Шмельц?
Хелен: Это было ужасно. Шмельц сидел, развалившись в кресле, в одном белье. Хесслер мне швырнул три банкноты по сто марок и заорал: «Ну, давай раздевайся!» Но я не могла!
Циммерман: Как это — «не могла»? Ведь вы раздевались и за меньшую сумму.
Хелен: Не смейте так со мной разговаривать!
Я: Не только смеет, но и должен! Потому что именно так будут обращаться с вами в суде. Доказывать, что, учитывая ваш предыдущий образ жизни и вашу репутацию, это предложение было вполне обоснованно. А если понадобится, приведут и свидетелей.
Циммерман: Если вам предложили раздеться, значит, рассчитывали, что последует и все остальное. Я немного разбираюсь в таксе на такие услуги, и за триста марок можно было ожидать нечто необычайное!
Хелен: Нет–нет! Все это просто абсурдно. Я не могу больше слушать!
Я: И тогда вы решили отвергнуть предложение Шмельца и Хесслера и уйти. Как на это реагировал Шмельц?
Хелен: Он просто сломался. Думаю, это был какой–то приступ. Он стонал и, мне кажется, даже плакал.
Циммерман: Ей кажется! Значит, она ничего толком не знает! А против нее выставят двух свидетелей, утверждающих обратное: Шмельца и Хесслера. Можем мы в такой ситуации вообще браться за дело?
Я: Что было дальше? Вы ушли, и вас сопровождал Хесслер, чтобы отвезти домой?
Хелен: Да, но он сначала уложил Шмельца в постель. Только потом мы ушли, причем Хесслер упорно молчал. Сев в машину, я решила, что он меня везет на Унгерштрассе. Вначале он действительно поехал в ту сторону, но потом вдруг свернул в какой–то глухой переулок. И ни с того ни с сего начал на меня орать. Все громче и громче. Одни ругательства. Я была просто ошеломлена!
Циммерман: Он, разумеется, будет утверждать, что вам заплатили триста марок. И что за это рассчитывали на определенные услуги, которые вы отказались оказывать.
Тогда он почувствовал себя обманутым, взъярился, вышвырнул вас из машины и всыпал как следует. Ну, если принять в расчет все это, вполне объяснимо! Хелен: Но все было совсем не так!
Циммерман: Но он вполне может дать такое объяснение.
У Циммермана хватает опыта подобных разбирательств. Он не преувеличивал. Хелен Фоглер — отнюдь не идеальный свидетель. И каждый хоть сколько–нибудь сведущий адвокат, не говоря уже о таких прожженных типах, как Мессер или Шлоссер, мог ее показания не только играючи вывернуть наизнанку, но даже обратить против нее самой.
Силы Хелен явно подошли к концу. Мне было жаль ее, и я попробовал найти слова утешения:
— Забудьте обо всем, что нам пришлось сказать. Для вас все кончено, и возвращаться к этому не будем. Заботьтесь о Сабине, передайте ей, что мы с псом всегда рады видеть ее у нас в гостях.
Хелен совсем тихо ответила:
— Не можете представить, как мне плохо от этой грязи…
— Вы полагаете, не можем? — спросил Циммерман».
* * *
В понедельник город отдыхал. Нет, это не означало, что весь Мюнхен впал в спячку. Мероприятий хватало. В Дойче–музеум состоялся торжественный концерт. В отеле «Регина» проходил бал фотомоделей. В отеле «Баварский двор» — фиеста по–мексикански. В Фолькс–театре Союз мюнхенских кондитеров строго по пригласительным билетам праздновал свою марципановую «сладкую ночь».
Но рядом праздновали и по–домашнему. В кабинетах «Мюнхенского утреннего курьера» уже с обеда готовились к ежегодному банкету: деревенское пиво, дешевое игристое, ягодные наливки и целые горы бутербродов. А после полуночи — полные миски сосисок.
Музыку обеспечило свое редакционное трио: Братнер из отдела местных новостей — гитара, фельетонист Фендрих — рояль и редактор отдела спорта Маус — ударные. Когда они уставали, включали магнитофон.
В этом году праздник удался на славу. Наверное, потому, что не мешало присутствие начальства. Ибо директор Тириш ужинал с генеральным прокурором Гляйхером в ресторане «Шварцвальд», шеф–редактор Шмельц должен был отправиться на концерт, а Вольриха куда–то вызвали еще в самом начале банкета. Звонила ему Хельга Хорстман. К телефону он шел неохотно, зато потом сразу исчез, покинув даже Маргот, свою новую пассию из машбюро.