Пропусти его!
Но Варне все ещё колебался. Как он потом рассказывал, никаких причин для этого не было, только какое–то странное чувство, а поступки, вызванные такими чувствами, почти всегда бывают неверны.
Ну так что? спросил Коннорс. Черт побери, решайте же, наконец. То, что я торчу здесь, моему шефу…
Шеннон отрезал:
Проваливайте!
На виске его задергалась жилка. Он повернулся к коллеге:
У нас нет приказа не пускать людей внутрь, Френк. Пропусти, чтоб его током убило!
Так они это запомнили, и так же выглядели потом их показания.
* * *
Дата торжественного открытия была установлена много месяцев назад. Так поступают всегда, иначе просто невозможно, потому что день, когда строительство действительно будет закончено, всегда неопределен, а гости, приглашенные на торжество, должны были прибыть из Вашингтона и столиц других штатов, из мэрии, из ООН, из телевизионных и радиовещательных компаний, из телеграфных агентств, со всего мира, все те, кто хотел приехать и быть на виду, и все те, кто предпочел бы этого избежать, но не мог, ибо положение обязывало.
Уилл Гиддингс посмотрел на стену кабинета Ната Вильсона, где были приколоты чертежи этого огромного здания и сказал:
Мне нужно устранить ещё полсотни недоделок. Нет, сотню.
Мне тоже, ответил Нат.
Они не преувеличивали. Человек за несколько лет работы сживается со своим делом и как художник, заканчивающий произведение, видит то тут, то там детали, которые ещё нужно поправить. Но сегодня на это не было времени.
И ко всему прочему, сказал Гиддингс, мне совсем не нравится это стадо в крахмальных манишках, которое будет там топтаться и пялить глаза. Он помолчал. Мы ещё не готовы. Вы это знаете. И я тоже.
«Такие голоса раздаются всегда, когда поднимается занавес на премьере», подумал Нат.
Мы не готовы, повторил он. Вы правы. Ну и что из этого следует?
Нат был моложе Уилла, архитектор по профессии, обстоятельный человек, которого редко что могло вывести из равновесия.
Сто двадцать пятый этаж, сказал Гиддингс, прямо под шпилем. Шампанское, дружеские объятия, поздравления и вид на несколько сот квадратных километров воды и земли, это, конечно, нельзя отложить, потому что вся эта публика сплошные шишки: сенаторы, конгрессмены, губернатор, мэр, люди из ООН, кинозвезды и тому подобные.
И тому подобные, повторил Нат.
Гиддингс был крепким мужчиной с русыми волосами и голубыми глазами. Ему досталась вечная функция прораба, заместителя главного строителя. Было ему чуть за сорок. Где–то в давно позабытом ящике стола валялся его инженерный диплом, и Нат на протяжении долгих лет совместной работы не раз видел, как Гиддингс проверяет свои решения с логарифмической линейкой в руке; но гораздо лучше тот чувствовал себя, когда, надев каску, ехал в кабине подъемника, или шел по стальным лесам, или ползал в тоннелях и подвалах, проверяя качество работ.
Коктейли я не пью, и все эти финтифлюшки на спичках не ем. Да и вы тоже. Он явно нервничал.
Я здесь не при чем, ответил Нат. Эту дату установил Гровер Фрэзи. Ваш шеф.
Гиддингс наконец сел. Вытянул ноги, но так и не расслабился.
Мой шеф. Он кивнул. Без начальства не обойтись, но его совсем не обязательно любить. Он взглянул на Ната. Вы, наверное, были ещё новичком, когда все началось, а? Сколько это уже? Семь лет?
Почти, ответил Нат.
Прошло уже семь лет от первых набросков, от находок и замечаний, которые он впитывал взахлеб, упиваясь головокружительными идеями своего шефа Бена Колдуэлла. Он не удержался, чтобы не взглянуть из окна на свою Башню, которая вдали на горизонте вздымалась как светлый, чистый и прекрасный результат многолетней работы.
Ну и что?
Черт возьми, ведь это мое детище, сказал Гиддингс. Ну, частично и ваше, но это на моих глазах начались работы в котловане, ведь фундамент тут глубиной двадцать четыре метра, до самой скалы, это на моих глазах поднимался стальной каркас на высоту четыреста пятьдесят восемь метров, я знаю каждую заклепку, каждый болт, каждую балку, каждую стойку так, как знал бы каждую болячку моих детей, будь они у меня.
Это не требовало комментариев. Нат промолчал.
Вы очень замкнутый тип, весь в себе, заметил Гиддингс. Это не тот ли тихий омут, где черти водятся? Ну ничего.
На мгновенье он задержал взгляд на Башне, царившей вдали.
А ещё я потерял там пару друзей. Это случается на каждой большой стройке. Он снова взглянул на Ната.
Вы помните Пэта Яновского? Нат медленно покачал головой.
Он шагнул в пустоту на шестьдесят пятом этаже и разбился в лепешку на бетонном крыльце внизу.
Ах, этот… припомнил Нат.
Это был такой огромный поляк, продолжал Гиддингс, добряк и флегматик, казалось, он никогда не спешил, но работал всегда отлично и добротно, потому я был так потрясен. Если человек не в состоянии объяснить происшедшее, оно никак не идет из головы.
В голосе Гиддингса, в его интонации слышались следы пережитого потрясения. Нат наконец спросил:
Что вы имеете ввиду? Но это не возымело эффекта.
Обычно, продолжал Гиддингс, человек может представить, почему кто–то что–то сделал. Когда читаю об ограблении банка, говорю себе: «Этому бедняге понадобились деньги, и он не нашел другого выхода». Это не оправдывает его, но вносит хоть какую–то ясность. Он на мгновенье замолчал. Взгляни–ка на это.
Из нагрудного кармана вельветового пиджака Гиддингс вынул толстый конверт, бросил его на стол и с деланным равнодушием наблюдал, как Нат берет конверт, открывает его и высыпает содержимое. Свернутые чертежи, ксерокопии на глянцевой бумаге, листы, полные формул, чисел и разных технических пометок.
Нат поднял на него глаза.
Внимательно посмотрите на это, предложил ему Гиддингс.
Нат тщательно изучал одну бумагу за другой. Наконец! поднял голову.
Это изменения первоначального проекта, тихо сказал он, надеясь, что по лицу его ничего не заметно. Они утверждены и на всех стоит моя подпись. К его собственному удивлению, голос его дрогнул. Изменения в электрооборудовании и электропроводке. Но это не мое дело.
Гиддингс сказал:
Но ведь никто не будет сомневаться в документации, подписанной вами. Руководит строительством фирма Колдуэлла, а их человек здесь вы. Если вы говорите «добро», значит так и есть.
Он встал со стула, сделал пару шагов и снова упал н него. Смотрел на Ната и ждал.
Нат все ещё держал один из чертежей. Рука его был тверда, лист даже не дрогнул, но Нат почувствовал странную пустоту в голове.
Эти изменения проведены?
Я не знаю. Эти бумаги попали ко мне вчера вечером.
А почему же ничего не проверили?
Не могу же я разорваться, ответил Гиддингс, так же, как и вы. У меня есть наряды, работы закончены, точно по документации. Если и есть отклонения от первоначальных спецификаций, то они оформлены официально. Он помолчал. Но это… ни о чем подобном я понятия не имел, и попади это мне в руки пораньше, я поднял бы страшный крик.
Я тоже, сказал Нат.
В кабинете повисла тишина. Потом Гиддингс сказал:
Ну и что это значит?
Что это не мои подписи, ответил Нат. Не знаю, кто подписал и почему, но не я.
Гиддингс снова встал с кресла, подошел к окну и уставился на город, на его зубчатый силуэт, в котором доминировала Башня.
Я так и думал.
Нат криво и невесело усмехнулся:
Разумеется.
«После первого шока мозг человека снова начинает работать четко и логично, как обычно, как маленькая вычислительная машина», подумал он.
Если бы я подписал изменения, то, разумеется, стал бы отрицать, по крайней мере вначале. Но я их не подписывал, поэтому все равно отрицаю, но по другой причине. Мой ответ в любом случае должен звучать одинаково, не так ли?
Гиддингс снова повернулся к столу:
Это вам кажется логичным, да? Шок проходил. Закипала ярость.
Я продолжу. Зачем бы мне их подписывать? Какие у меня могли быть для этого основания?
Не знаю. К тому же, продолжал Гиддингс, я не собираюсь прямо здесь выколачивать из вас правду.