Во–вторых, квартира в городе, неподалеку от Фрауен–кирхе, записанная на приятельницу, к которой в то время он особенно благоволил. Там, на третьем этаже, его всегда ждало, как он любил говорить, «убежище», состоявшее из кабинета, кухни и спальни. Спальня была отделана шелком в новокитайском стиле.
И в–третьих, деревенская гостиница с трактиром возле Вольрафтхаузена, принадлежавшая его бывшей любовнице, которой он до сих пор великодушно помогал. Его былая любовь растила внебрачную дочь шестнадцати лет, но к ней Анатоль Шмельц испытывал почти отцовские чувства. Здесь его всегда ждала готовая комната номер один.
Была еще и Греция, где жила Мария, не устававшая уверять, что в их приморской вилле она с нетерпением ждет лишь его. Он отвечал ей столь же страстными письмами и телеграммами — за счет издательства, разумеется. Но этот вариант не входил в расчет из–за большого расстояния.
И к сожалению, то же относилось и к Кармен, когда–то обожаемой мадридской танцовщице, ныне хозяйке бара в Торремолинос. Это заведение благодарный Анатоль Шмельц тоже по привычке щедро финансировал.
И еще… еще…
— Все это так утомительно, Хансик! — жаловался Шмельц, усталый и скукожившийся от удара судьбы.
— Никто вас не понимает, — участливо уверял его Хесслер. — Не ценят вашу доброту, злоупотребляют великодушием. И я тоже грешен…
— Если меня кто и понимает, так это ты, Хансик. За это я тебе очень благодарен. И не забуду этого, ты же знаешь.
От слов таких Хансик засиял, как рождественская елка, и, мчась по Штахусштрассе к Ленбашу, выдавил:
— Ну хоть от этого мы избавились.
Шмельц задумчиво кивнул, не посчитав нужным что–нибудь добавить. Только похлопав своего шофера по плечу, спросил:
— Я до смерти устал, как думаешь, куда бы заехать?
— В «Гранд–отель» на Максимилианштрассе, — предложил Хесслер. — Ведь там для вас всегда зарезервирован номер, и это ближе всего.
— Хансик, — вздохнул Шмельц, — что бы я без тебя делал?
Вполне возможно, оказался бы в исправительном заведении, или, скорее, в лечебнице, а может, и в сенаторском кресле.
Но ничего, еще все впереди.
Глава III
Бал прессы в Мюнхене обычно проходил в пятницу, когда для большинства работников газет рабочая неделя кончалась, и продолжался до субботнего утра. Только тогда его участники устало расползались по постелям, и по возможности не в одиночку.
В субботу до обеда, разумеется, найти их было невозможно даже полиции. Поэтому криминалисты получили время заняться своими делами. К ним относилось и обычное совещание руководителей подразделений в полицай–президиуме. Началось оно ровно в девять, и руководил им советник Хедрих.
Его кабинет напоминал большую тюремную камеру, переполненную людьми, теснившимися вдоль стен, у окон и двери. Всего было человек двадцать, и не всем хватило места. Начальник восседал за письменным столом, справа от него — Циммерман (убийства), слева — Кребс (полиция нравов), рядом — Веглебен (грабежи и разбой), за ним — Шандауэр (мошенничество и подлоги), Залыхер (наркотики), Коморски (служба розыска), Хубер (Центральный вокзал и окрестности).
Начальники подразделений докладывали о текущих делах. Преобладали кражи — как водится, они составляли половину всех случаев. Потом следовал обычный набор: девять ограблений, на этот раз одно со смертельным исходом, восемнадцать драк, из них две полиции ликвидировать не удалось — в первом случае схватились торговцы наркотиками, в другом сводили счеты две банды подростков.
Обе произошли в районе вокзала, между Шиллерштрассе и Дахауштрассе. Еще были доклады о нескольких аферах, поджоге, азартных играх — все в обычных размерах. Только по части морали дела обстояли чуть лучше.
Советник Хедрих принял доклады к сведению и уточнять ничего не стал. Знал, что беспокоиться нечего и что дола в надежных руках. Поэтому обратился к начальнику отдела убийств:
— А что у вас, коллега? Комиссар Циммерман ответил:
— Вчера вечером, около двадцати трех часов, на Нойемюлештрассе был обнаружен труп мужчины. Сбит автомобилем. Преступник неизвестен. Не исключено, что имел место несчастный случай, а водитель скрылся. Но более вероятно, что произошло убийство.
Советник Хедрих:
— Господа, что нас — то есть комиссара Циммермана и меня — в этом случае беспокоит, так это личность погибшего. Прошу, коллега, ознакомьте нас с основными данными жертвы.
Циммерман начал читать учетную карточку:
— «Фамилия — Хорстман, имя — Хайнц. Родился 6.12.1939 в Китцингенена–Майне.
Отец: Герман Хорстман, врач, умер в 1945.
Мать: Ева, урожденная Штайнберг, дочь оптового торговца вином, совладельца фирмы «Штайнберг и К°», проживает в Китцингене.
Сестер, братьев нет.
В школе учился в Китцингене, позднее в Вюрцбурге, где получил аттестат в 1958 году. Поступил в университет в Мюнхене, сначала на театральный факультет, потом — на журналистский. Диплома не получил. С 1965 года работал репортером, сначала в «Меркурии», потом — в «Южно–Германских новостях». В обеих редакциях нештатно. И, наконец, — в «Мюнхенском утреннем курьере», где как главный репортер имеет контракт до 1975 года.
В 1965 году женился на Хельге, урожденной Шнайдер, 1943 года рождения, бывшей танцовщице театра Гартнера и телевизионной балетной группы. Познакомились они на одном из пасхальных балов.
Хорстман быстро заслужил репутацию талантливого репортера. Полагают, что он был автором серии критических репортажей о положении в Греции, которые в 1971 году были напечатаны в другой газете. В своей его уже давно отодвинули на «запасную колею», хотя и сохранили прежнюю оплату.
Вначале занимался социальными и культурными проблемами — образованием, жизнью студентов, здравоохранением, театром. Но, начиная с 1972 года, стал проявлять активный интерес к так называемой внутрибаварской преступности: скандалам в строительстве, крупным аферам, сенсационным криминальным случаям».
Советник Хедрих добавил:
— Надеюсь, не надо напоминать, что мы в своей работе никак не связаны ни политическими, ни религиозными, ни личными взглядами человека, ставшего предметом расследования. Все это мы констатируем лишь в интересах полноты информации.
Но в случае Хорстмана все время следует иметь в виду, что здесь вполне могут пересекаться различные мотивы и к делу могут относиться на первый взгляд весьма далекие обстоятельства. Прошу всех обратить на это внимание и все соображения передавать прямо мне или Циммерману.
* * *
Хельга Хорстман очнулась от тяжелого сна и недоуменно уставилась на неопределенного возраста женщину, сидевшую у кровати.
— Кто вы?
— Разве вы меня не помните? — с бесконечным терпением последовало в ответ. — Вчера ночью мне поручили о вас позаботиться.
— Значит, вы за мной шпионили! — недоверчиво воскликнула Хельга. — Я говорила во сне?
— Меня зовут Ханнелора Дрейер, — напомнила женщина, — если вы это забыли.
Хельга Хорстман обеими руками потерла помятое лицо, которое в неполные тридцать лет было отмечено явными следами бурной жизни, переживаний и страстей. И напротив, лицо ее собеседницы, бывшей гораздо старше, даже после бессонной ночи хранило прямо–таки деревенскую свежесть. Заметив это, Хельга не выдержала и атаковала:
— Чего вы тут подглядываете?
— Мне поручили позаботиться о вас, я уже сказала.
— Следить, стало быть? За телефоном тоже? А где моя сумочка?
* * *
Из рапорта Ханнелоры Дрейер:
«Первый звонок фрау Хорстман в 06.03. Голос мужской. Ход разговора: Неизвестный: Хельга?
Ответ: Квартира фрау Хорстман. У телефона Ханнелора Дрейер.
Неизвестный: Могу я говорить с Хельгой?
Ответ: Фрау Хорстман спит. Простите, кто говорит?
Неизвестный: Это неважно. Как она?
Ответ: Пожалуйста, назовите свое имя, и я вам все скажу. Или, еще лучше, позвоню вам сама, когда фрау Хорстман станет лучше. Дайте мне ваш номер.
В 06.05 разговор был прерван.
Следующий разговор того же содержания последовал в 06.50. Третий — в 06.56. Звонил, как позже выяснилось, Вальдемар Вольрих».