А эти сладкие поцелуи украдкой! Как они вгоняли ее в краску, хотя были редкими и целомудренными. Следуя наставлениям Бет Энн, Ама всегда держалась неподалеку, играя роль дуэньи и хихикая в их присутствии, особенно когда Бет Энн не хватало собственной выдержки. И все шло замечательно, потому что Бет не знала ничего лучше объятий и поцелуев Зака.
Бет Энн глубоко вздохнула. Она чувствовала потребности и желания Зака глубже, чем свои, и нежность между ними достигла пределов. Простое его прикосновение заставляло трепетать ее сердце, и внутри у нее все таяло. Были моменты, когда они мимолетно обнимались, и Бет чувствовала, как возбужден Зак.
Она готова была хоть сейчас выйти за него замуж не только для того, чтобы изменить свою теперешнюю жизнь, но и чтобы позволить себе удовольствия плоти без греха, как предписал Создатель: радость и близость, и обязательства перед будущим. Если бы он только попросил! Безусловно, существовала какая-то возможность подтолкнуть его к этому.
Размышления Бет были прерваны появлением на кафедре Роберта Барлингса, который начал службу. Он пропел баритоном вступительный гимн «Отче наш, иже еси на небеси», произнес краткую речь, представив Зака, затем спросил о желаниях присутствовавших.
Вольф, как всегда, поднялся первым, но Бет Энн смешалась, потому что он схватил ее за локоть и вынудил подняться вместе с ним. Она как-то вдруг забыла об обычном воскресном покаянии или надеялась на перемены. Но нет, ее отец никогда не пренебрегал своими обязанностями по отношению к дочери.
— Я прошу общину помолиться о душе этой женщины, — произнес Вольф, голос у него был громким и гневным, как у Иеговы. — Она грешница, грязная прелюбодейка, и слаба, как и ее женская плоть.
Склонив голову и покраснев, Бет Энн стояла под градом молитвословий, которые читали присутствовавшие члены общины. Позади себя она слышала скрипучий голос Мэми Каннингхэм и глухое жужжание остальных. «Господи, даруй искупление этому греховному созданию».
Вольф откинулся на своем сиденье, склонил голову и громко молился. «Сорви с костей ее мясо, нашли на нее чуму с гнойными язвами и страданиями, но научи ее покаянию, ибо она виновна в самом отвратительном грехе…»
— Да, грешница! — в общем гаме прозвучал голос Зака.
Бет Энн судорожно подняла голову, ее охватила дрожь. Он что же, тоже осуждает ее? Зак стоял и голос его был все громче.
— А разве все мы не грешны? — Разве мы все не имеем в своем сердце постыдных тайн?
Мужчины и женщины, сидевшие на скамьях, обменялись смущенными взглядами.
— Да, я имел в виду вас! — Зак указал наугад в толпу. — И вас, и вас! — Его палец уперся в самого Вольфа.
— Я! — Бобби Барлингс вскочил, ухмыляясь и радуясь игре. — Я грешник!
Зак улыбнулся юноше в ответ.
— Верно. Встаньте, братья. Встаньте, сестры! Маленький ребенок поведет вас. Все встаньте!
Сначала неохотно поднялись несколько членов общины, за ними последовали другие. Некоторые нерешительно улыбались, другие чувствовали себя неловко и избегали встречаться взглядом с соседями. Но вскоре в маленьком глинобитном помещении все стояли, шаркая ногами. Все — кроме Вольфа Линдера. Сидя на скамье, он сердито хмурился, его толстая шея побагровела. Все начали оборачиваться в его сторону и поглядывать на него сверху вниз.
— Тот, кто без греха среди вас, пусть первым бросит камень… Разве можно обвинять других, когда наши собственные грехи и проступки перед глазами Господа?
Бет Энн встретилась глазами со взглядом Зака и тихо вздохнула, поняв цель всего этого. Он защищал ее, вернув ей часть уважения к себе, сделав ее из единственной грешницы — одной из многих. Внутри нее поднималось тепло и наполняло ее признательностью и надеждой.
Зак продолжал.
— Покайтесь перед Господом в тиши сердец ваших и вкусите его прощения и милосердия. Не то ли это, чего мы все жаждем? И вот, братья и сестры, милость и милосердие — это то, чего Господь желает всем нам, — всем.
Мэми Каннингхэм наклонилась вперед позади Вольфа, ткнула толстым пальцем в его широкую спину и зашипела:
— Встань, язычник!
С пунцовыми ушами Вольф хмуро поглядывал из-под густых бровей, но не мог один противостоять остальным, которые бросали на него полные упрека взгляды. С сожалением и неохотой Вольф Линдер оперся на трость и, наконец, встал.