Больше портило настроение то, что после нашей лёгкой перепалки Гилберт не приходил. Не то что не приходил, но даже не звонил, не писал. Я оказался предоставлен самому себе, врачам и монстру, что влез в шкуру моего отца. Когда же понимаешь, что ты один, что помощи и утешения не жди, начинаешь медленно, но верно увядать, как цветок из южной Азии, случайно угодивший в холодный климат, в квартиру к какому-то извращенцу. Нет тепла и влаги, он сохнет и постепенно умирает, роняя листья и лепестки, как будто внезапно наступила осень. А человек посмеивается и продолжает делать вид, что ухаживает за цветком, сам не понимая того, что убивает.
Очередная ночь наступила слишком быстро. В палате сгустилась темнота. Казалось – протяни руку, и она застрянет в этой чёрной, кофейной гуще, что каким-то образом ещё не капает мне на лицо, хотя я вот уже как три часа лежу на кровати. Врачи сказали, что на следующий день выпишут меня, но мне ещё месяц следует носить эту чёртову лонгету. Значит, вскоре с меня снимут швы, и я смогу посмотреть, как же будет на мне отражаться то, что я натворил. Наверное, о красивых руках можно будет забыть раз и навсегда. Мрачная ухмылка скользит по лицу, а из груди вырывается смешок. Что же, атласные и бархатные перчатки никто не замечал.
– А я особенно-то никуда и не хожу, чтобы скрывать эту мерзость, – самому себе заметил я, прикрыв глаза и проведя ладонью по лицу.
За последнее время в больнице я ещё больше стал похож на призрака или ходячего мертвеца, судя по тому, как от меня шарахаются особенно впечатлительные особы в коридорах отделения. Ко всему прочему я умудрился где-то подхватить простуду, а потому почти не вылезал из палаты и круглыми сутками читал. Что я читал? Всё, что мне попадалось в Интернете, до которого я достучался со своего телефона. На самом деле, это была невероятная удача – в моей палате слишком часто пропадал сигнал, что вызывало во мне параноидные мысли о том, что врачи так делают специально. Хотя кому как не мне знать, что уж они-то здесь вовсе не при чём, однако нервному тику не прикажешь, а потому у меня слегка дёргался указательный палец правой руки, что бесило меня лишь сильнее. Казалось, дни тянулись настолько медленно, что хотелось удавиться, а с головы миллиметр за миллиметром снимали скальп. Снимали умело, доставляя адскую боль, заставляя мучиться. Иногда мне даже казалось, что я чувствую, как по лицу струится тёплая кровь, которая приносит невероятное облегчение.
Иногда, когда мне становилось совсем невмоготу, я принимался сковыривать коросту с порезов, которые я нанёс сам себе, ещё когда был дома. Такая боль, короткая, немного щекочущая, приносила невероятное наслаждение и облегчение, и была подобна наркотику, потому что мне хотелось ещё и ещё. Но на тот момент пока справлялся с самим собой, в то время как стоило мне слегка надавить длинным ногтем большого пальца на порез, как спокойствие тут же накрывало меня тёплым крылом, а дыхание вновь становилось спокойным и глубоким.
Время шло к половине третьего, а мой папаша всё ещё не заявился, а это означало, что я могу спокойно отдохнуть и поваляться в кровати. Хотя, кроватью больничную койку на колёсиках назвать затруднительно. При этом мне был предоставлен широкий выбор – уснуть, почитать что-нибудь, ну, или уснуть. Широкий? Да, в те три недели это был в самом деле широкий выбор. Можно сказать – шикарный. Бросив взгляд на молчащий мобильник, я собрал всю свою волю в кулак, переступил через себя и, взяв его, написал короткое сообщение Гилберту, без которого я уже готов был выть на луну и рыдать, как влюблённая школьница.
2:27: «Я сегодня выхожу из больницы».
Не знаю, зачем я это сделал. Однако я стал ловить себя на мысли, что если я ему что-нибудь не пишу, а он мне не отвечает, я начинаю сходить с ума от волнения и тоски, готов кидаться на стенки и орать дурным голосом. Гордость и обида не позволяли мне написать первым, но я всё-таки это сделал, хотя хотелось позвонить, разбудить посреди ночи и высказать всё, что я о нём думаю. И теперь, отправив ему сообщение, я каждые несколько секунд проверял телефон, удивляясь, что мне ещё не ответили, хотя внутри я себе то и дело напоминал, что любовь всей моей жизни может в данный момент спать. Или пить с приятелями. Или трахать какую-нибудь грудастую сучку. От последних двух мыслей меня перекосило, и я отложил телефон, чуть прикусив губу. Конечно. Я же сам ему столько дряни понаговорил, что мой брюнет наверняка психанул и ушёл в загул. Впрочем, с нами обоими такое часто случалось. И, признаться честно, я всегда боялся, что мой чёртов любовник не вернётся из этого загула прежним. Однако ничего не менялось, и я успокаивался, как если бы мне давали три сладкие таблетки успокоительного.
Похоже, я задремал, потому что не сразу услышал, как зазвонил телефон, оповещая о сообщении «Five Finger Death Punch – Can’t heal you». А это уже само по себе странно, ведь такая мелодия даже мёртвого с первых аккордов разбудит. Я тут же взял мобильник, чуть морщась от яркого света экрана.
3:34: «Что ж, хорошо. Как рука?»
Ответ любовника показался мне излишне сухим, а потому я тут же настроился на негативную волну, но ответ написал:
3:36: «Жить, скорее всего, буду, но вряд ли мне когда-нибудь придётся выйти на улицу без перчаток. Чем был занят?»
И вновь утомительное молчание, как если бы Гилберт специально издевался надо мной, заставляя меня нервничать в ожидании ответа.
4:01: «Вот и хорошо, что будешь жить. В понедельник хочу видеть тебя на работе».
Что, простите? Он хочет, чтобы я в таком состоянии попёрся в офис?!
4:03: «Мистер Найтгест, вы шутить изволите?»
4:07: «Нет, Артемис, я серьёзно. Чтобы в понедельник был на рабочем месте. Спокойной ночи.»
Вот те на! Я чуть потёр глаза, перечитал сообщения, а после плюнул и закрыл глаза. Интересно, с чего бы он вдруг так резко решил увидеть меня на рабочем месте? Может, давно не видел меня в рубашке? Мрачные мысли крутились в голове, и я никак не мог справиться с ними, даже своими отшучиваниями от самого себя. В борьбе я не заметил, как уснул. И снилась мне такая муть, что я готов был сдаться на руки психиатрам прямо не вставая с кровати. Тени скользили по потолку, складываясь в отчётливые рисунки, которые накидывались друг на друга, разрывая на части, вновь соединяясь и вновь принимаясь за убийства. Я готов был поклясться, что видел, как мой сосед по лестничной клетке накидывается на мою мать, и они рвут друг друга на куски, мясо и ошмётки летят в стороны, разбрызгивая всюду кровь. Пара капель капнула и мне на губы. Она была невероятно-сладкой. Её вкус сводил с ума, как сводит с ума хороший ирландский ликёр своим пряным, терпким вкусом, который слегка жжёт горло и застилает глаза едва ощутимой дымкой, а в груди становится чуть горячее. Шматы мяса падали на пол, истекали кровью. Такой соблазнительно алеющей жидкостью, похожей на терпкое вино, которое так и хочется испить. С трудом сглотнув слюну, я тряхнул головой и перевёл взгляд на тени, что уже вновь сложились в новый рисунок.
Юноша, больше похожий на миниатюрную копию моего любовника, сосредоточено выковыривал острыми ножницами глаза моего отца, который вовсе не сопротивлялся, а, кажется, даже получал от этого удовольствие. И юноша всё активнее работал ножницами, похоже, собираясь добраться до мозга. И я слышал переливчатый смех мальчишки, постанывания и смех отца, и звучали они до того гармонично, что раздражали, вводили в ужас, холодили кровь в венах. А звучание всё усиливалось, кровь текла ручьями – мальчишка переместился с глаз на грудь и живот моего отца, нанося удары один за другим; лицо его, руки, белоснежная рубашечка – всё было забрызгано кровью. Мне хотелось орать, но что-то словно перехватило моё горло, украло мой голос, вцепившись ледяными пальцами в меня, запуская когти под кожу, в мясо, разрывая вены и мышцы. Когда же я, наконец, распахнул глаза, свет ударил мне в лицо столь резко, что я издал слабый хрип вместо крика – в горле всё пересохло. Надо мной навис врач с ножницами. Тут я уже орать не стал и что было сил хряпнул бедняге под дых – после таких снов я не сразу приходил в себя и был несколько опасен для общества. Но, как мне потом сказал один мой хороший знакомый, я опасен для общества абсолютно всегда. Врач повалился на пол, издавая какие-то невнятные хрипы и смотря на меня перепуганным взглядом. Отойдя от оцепенения и приведя в порядок собственные мозги, я сел в кровати и протянул парню руку: