Людей в это время было можно сказать мало, почти что тихо, и я невероятно был этому рад. Остановившись на платформе, я глянул на время. 12:31. Наверное, Гилберт сейчас ещё спит, поскольку по моим скромным воспоминаниям суббота настала крайне быстро, а спать он лёг поздно. Поезд всё никак не ехал, а я смотрел перед собой, вслушиваясь в непривычно-тихое метро, каким я его никогда не помнил. Люди переговаривались негромко, едва долетало до меня эхо их шагов, что касались гранитного пола. Приглушённый свет ламп откидывал едва заметные, длинные тени, которые были столь же неподвижны, как и всё остальное. Послышался шум приближающегося поезда, едва заметно вибрировали рельсы, на которые был устремлён мой взгляд. И что будет, если я прямо сейчас шагну туда? Если я шагну прямо под свет фар мчащегося металлического удава, который всё приближался и приближался? Непростительно-сильная волна воздуха ударила меня в грудь, и я пошатнулся. Воздух никак не хотел проникать в мои лёгкие, и ужас охватил тело вместе с головокружением. С тихим шелестом открылись двери вагона, и я шагнул внутрь, тут же схватившись за поручень здоровой рукой. Некий мужчина в плаще глянул на меня и встал со своего места. Я не мог пошевелиться – мои колени дрожали, тело будто сковало что-то вроде железных цепей, которые вот-вот готовы были разорвать на части. С трудом впускают лёгкие воздух, а после едва-едва выпускают.
– Молодой человек, вам плохо? – волнение слышится в голове незнакомца, а руки ложатся мне на талию, а после почти силой усаживают на сидение. Меня всё ещё трясёт, на лбу выступила испарина. Перед глазами всё плыло, звуки смешались. Поезд тронулся с места, и дрожь моя лишь усилилась. Рука легла мне на плечо, и я смог поднять взгляд. Мужчина этот был весьма в возрасте и глядел почти что испуганно: – Что с вами?
– Всё в порядке, – заставил себя просипеть я, выдавив кислое подобие улыбки. – Благодарю.
Теперь все взгляды были направлены на меня, и вместо слабости и дрожи я чувствовал невероятную злость, которая наполняла меня силами, давая вдохнуть воздух полной грудью. Шум всё нарастал, и я готов был вскочить на следующей же остановке и выбежать прочь, но ноги меня всё ещё не слушались. То ли я их не чувствовал вообще, то ли они казались мне слишком тяжёлыми.
Несколько станций я проехал с огромным трудом, но когда была моя остановка, я буквально вылетел из поезда и бегом поднялся по эскалатору. Хотя, после этого у меня сильно кололо в боку, и я не мог продышаться, но мне казалось, что стены давили на меня вместе с железными цепями, что всё ещё, казалось, обвивали мои ноги, затрудняя моё движение. Шумная автострада дохнула на меня отвратительным запахом бензина, холодом и новым порывом снега, что, казалось бы, хотел превратить меня в ходячий сугроб. Я прям так и представил, как на меня вешают табличку «Первый в истории ходячий сугроб!». Хмыкнув себе под нос, я направился в сторону дома. Сумка постоянно норовила слезть с плеча, но я успевал её подхватывать, попутно покуривая сигарету, от которой у меня слегка закружилась голова – я уже пару дней не курил. Вскоре впереди замаячила знакомая высотка, а после и круглосуточный магазин, в который я и забежал, чтобы купить что-нибудь домой. Например, кофе и какие-нибудь овощи, чтобы быстро приготовить салат. Но потом я посмотрел на свою руку и понял, что нарезать его я себе не смогу. Войдя в магазин и как следует побродив, я взял паэлью, – это такие замороженные овощи с рисом и курицей в пакетах – рисовую лапшу, куриное филе, а после уже взял кофе с молоком. В это время в магазине почти не было людей, и кассиры откровенно скучали, а мне вновь казалось слишком тихо, а пакет, что вдруг начинал шуршать в моей руке, казался мне слишком шумным. Подойдя к кассе, я тут же зарылся в сумку, чтобы успеть достать деньги – с одной рукой нужно было навостриться. Кассирша – пожилая, полная женщина – узнала меня:
– Что ж с вами-то случилось?
Я чуть вскинул брови, глядя на соседку с четвёртого этажа:
– Не слышали разве? Три недели провалялся в больнице из-за придурка в подъезде.
Женщина ахнула, пробивая продукты, а я между тем хотел как следует вмазать ей по челюсти за зашкаливающее любопытство:
– В подъезде напал какой-то наркоман.
Она принялась причитать, попутно рассказывал об этом несчастье своим сотрудницам-подругам. Меня передёрнуло вновь, и я грубо всунул женщине деньги, забрав пакет, в который она догадалась засунуть мои покупки.
Повесив пакет на левое предплечье, что удалось мне не без труда, я направился прочь из магазина, попутно раскуривая новую сигарету. В голове было тихо, на улице царила та же пустоватая тишина, как если бы вдруг выключили весь возможный звук. А находиться в абсолютной тишине я никогда не мог. Особенно, если раздаётся какой-то слишком громкий шум или равномерный звук вдруг проносится. Звук собственных шагов, шуршание пакета – давили на меня, отчего голова вновь начинала болеть, хотя последние недели две об этом не было и слова. Я старался ругаться про себя, напевать какую-нибудь мелодию, рассуждать, но я не слышал собственных мыслей, зато в висках равномерно стучала кровь и, казалось, с каждым шагом боль всё усиливалась. Покусанные губы жутко ныли на холоде, и я хотел как можно скорее сесть у себя на кухне и выпить чашечку горячего кофе. Желательно, конечно, чтобы рядом был Гилберт, но, похоже, этому не бывать, судя по тому, что он до сих пор не написал и не позвонил мне. «Пусть баранится, сколько ему влезет», – внезапно невероятно отчётливо услышал я собственную мысль и выдохнул с облегчением. – «Чёртов упрямец». Впрочем, я изо всех сил надеялся, что мой любовник не отравится собственным ядом. Однако в голову мою постучалась мысль – эй, а какое сегодня число? Выкинув окурок в маленький сугроб, я достал телефон и глянул на дату, после чего меня скрутило – день рождения Гилберта. Неужели он дулся на меня только из-за того, что я не позвонил ему в полночь и не поздравил?! А, может, были какие-то другие причины? Наспех выпив кофе и съев немного паэльи, которой я терпеть не могу, но ничего лучше не нашёл, я привёл себя в порядок, что далось мне с огромным трудом – быть одноруким очень и очень неудобно. Когда же я замер у зеркала, смотря на себя, сомнения вновь нахлынули на меня новой волной. Хочет ли он меня видеть, раз молчит? Может, мне не стоит сейчас никуда бежать ему за подарком? И не стоит идти к нему домой? А если он там проводит вечер с какой-нибудь очередной бабёнкой?
Злость и обида с новой силой стиснули грудь, судорогой свело зубы, и захотелось вломиться назло и порвать любого, кто окажется в опасной близости от моего возлюбленного. Запустив пальцы в волосы, я сделал несколько глубоких вдохов, но это лишь больше раздуло костёр внутри меня, сжигая, причиняя адскую боль. Прислонившись лбом к прохладной глади зеркала, я принялся считать про себя, но с каждой безмолвной цифрой ненависть всё росла, а вместе с ней и абсолютная беспомощность. Так бывает всегда, когда ты находишься в большой компании своих приятелей, тебе замечательно, потому что есть человек, с которым тебе особенно приятно говорить, который тебе интересен, а ты интересен ему. И пока он есть, вы оба интересны всем, но стоит ему уйти, как ты остаёшься абсолютно один среди веселых разговоров тех, кого даже не знаешь, кто тебе даже неприятен. При этом всём ты знаешь – уйдёшь ты, и ничего не изменится. Ровным счётом НИ-ЧЕ-ГО. Скрежеща зубами и удерживая в себе рвущиеся из груди крики, я вновь поднял взгляд на самого себя в зеркале и едва не потерял всякий самоконтроль – из глубины зеркала на меня взирало нечто, уже совсем не похожее на человека. Пустые глазницы, из которых сочилась кровь, кожа, взрезанная то тут, то там, заляпанные кровью волосы. Нечто явно смотрело на меня, улыбаясь совершенно хищной улыбкой, хотя я и понимал, что нечто – это я. Точнее то, чем я могу стать, если продолжу изводить себя. Пожалуй, мысли о самоубийстве посещали меня не раз и не два, но почему-то всегда что-то удерживало. Ах да, я и забыл, что этим чем-то был мой любовник.