В один из таких мрачных, серых дней, когда за окном была слякоть, а грязи намыло по щиколотку, я пытался сыграть на скрипке одну мелодию из Амели, но у меня ничего не получалось. Мелодия звучала сухо, пальцы не слушались, а всё вокруг казалось слишком пустым. Я швырнул скрипку в дверь, как если бы она была виновата в моём отстойном настроении. И я лишился бы прекрасного инструмента, который стоил мне больше трёх тысяч долларов. Верхняя дека её была из ели, нижняя – из сильно обожжённого клёна. Играть на ней было сплошное удовольствие, если было вдохновение и настроение. Без них к такому инструменту было лучше не подходить. Но Гилберт, что всё это время стоял в тени, вовремя поймал скрипку, а после осторожно отёр гриф и положил её в футляр. Он никогда не был бережным к моим инструментам, а тут… как будто собственного ребёнка держал. Он улыбнулся мне своей обаятельной улыбкой и погладил по волосам:
– Всё получится. Не отчаивайся, любовь моя.
Я должен был тут же растаять и броситься ему на шею, но мне хотелось лишь оттолкнуть его и остаться в одиночестве, хотя я знал, что в таком случае просто напросто сойду с ума от окружающей и съедающей меня изнутри боли. Но ни того, ни другого я не сделал. Просто чуть отодвинулся от любовника. Мне тогда только стукнуло двадцать три года, и был я, мягко говоря, желторотым птенцом.
– Мне плохо, Гил, – пояснил я в ответ на его удивлённый и чуть обиженный взгляд. – Ничего не могу, ничего не хочу, всё раздражает. Иногда кажется, что лучше бы я сдох, или вообще не рождался!
– Ты на что намекаешь? – брюнет присел рядом и настойчиво приобнял меня за плечи, поцеловав в макушку.
– Не знаю. Хочу спокойствия. Знаешь, не такого, как сейчас – скучного и неинтересного, а абсолютного, ледяного спокойствия.
Брюнет некоторое время смотрел на меня, а потом рассмеялся в голос, как если бы я сказал самую смешную вещь в его жизни, хотя на данном этапе своей жизни я бы тоже уже посмеялся над таким. Тогда же меня это оскорбило и задело за живое – это была неделя после того, как я убил второго человека. Мне всё ещё мерещилась по ночам его кровь на моих руках, а потому я чувствовал себя куда как более подавленным, чем раньше. Однако, вдруг что-то просто перещёлкнуо. Он сгрёб меня в объятия, хоть я и начал кричать, отбиваться, нести какую-то угрожающую чушь. Я напоминал со стороны маленького мальчишку, которому вдруг ни с того ни с сего дали смачный «подсрачник». По щекам лились горючие слёзы, которые на самом деле нужны были для того, чтобы просто отвести душу. Но постепенно наше противостояние переросло в кое-что большее, а на следующий день я уже был на своих рельсах, и даже смог сыграть сонату для скрипки Джузеппе Тартини, что уже было невероятным достижением, поскольку считается, что это одна из сложнейших сонат для скрипки. Впрочем, по поводу именно этой композиции ходит много мрачных слухов, и перечислять их все не стоит.
А теперь я вновь чувствовал себя опустошённым, но теперь не знал, куда податься и стоит ли мне это делать. Собравшись с духом и обувшись, я накинул на плечи пальто, взял сумку и вышел из квартиры, напряжённо думая о том, что я могу подарить своему возлюбленному. Собственно, у него всё уже было, что он хотел, а потому я был в абсолютном тупике. Я знал его, как облупленного, и не знал о нём абсолютно ничего. Я обошёл множество магазинов, но ничего дельного не нашёл, а затем наткнулся на какой-то далёкий магазинчик. Там, на отдалённой витрине я заметил что-то интересное. Продавщица сняла нечто с полки и поставила на прилавок. Это оказалась хрустальная модель сердца (не слишком подробная, но невероятно красивая) на подставке в виде прозрачной руки. Присмотревшись, я заметил, что сердце меняет цвета – плавно, медленно, и очень завораживающе, словно светится изнутри. Кроме прочего, внутри, видимо, лазером была вырезана надпись, которая гласила «Omnia transeunt», что на латыни означает: «Всё пройдёт». Возможно, я бы не обратил на это никакого внимания, но тут я понял, что готов выложить за такую вещь для своего возлюбленного любую сумму денег. Женщина, похоже, была невероятно рада, что хоть кто-то к ней зашёл, а потому тут же принялась любезничать насчёт хорошего вкуса и «повезло кому-то». Я же между тем ещё немного побродил по магазину и взял в добавок к сердцу ещё и медальон для себя. Просто так, порадовать и развеяться.
Подарок женщина упаковала в праздничную бумагу, которая совсем не была пёстрой, наоборот – в мягких, тёмно-зелёных и золотистых тонах, не шуршала на весь торговый центр, и даже понравилась мне самому. Выдав женщине деньги и осторожно взяв коробку с подарком, я вышел на улицу, где уже темнело – зима готовилась вступить в свои права. Дом Гилберта находился в часе ходьбы отсюда, а мне следовало заскочить за ещё парочкой вещей, а потому я поторопился, хотя на душе скреблись кошки. Мне не терпелось увидеть возлюбленного. Просто увидеть. Даже если он с кем-то другим.
В восемь часов вечера я уже стоял перед дверьми в квартиру Найтгеста и всеми силами старался себя успокоить. Нацепив на лицо более-менее подходящее выражение, я нажал на звонок. Там, в квартире, послышался топот ног, совершенно мне незнакомый. Дверь резко распахнулась, и на пороге я увидел очаровательного белокурого мальчика лет восьми. Меня всего перекосило – вот уж кого я точно не хотел здесь увидеть. Зато вот мальчишка пищал от радости:
– Дядя Артемис!
– Да, привет, Максимилиан. – я с трудом выдавил из себя улыбку, чувствуя, как тяжеленная, ледяная глыба наваливается на меня.
Тут же нарисовался и Гилберт. Он глянул на меня как-то холодно. С трудом сдержав слёзы, хотя я был уверен, что глаза у меня покраснели от внезапного порыва, я улыбнулся любовнику:
– Прости, что не вовремя. Вот, держи… С днём рождения.
Я неловко всунул в его руки подарочный пакет.
– Да, ты немного не к месту. – Кивнул Найтгест. – Спасибо, Артемис.
Голос его, полный холодных ноток, ранил в самую душу, едва не заставляя меня разреветься прямо перед ним.
– Я пойду. До встречи на работе. Пока, Макс.
Мальчишка помахал мне, а я нырнул в лифт, двери которого всё ещё не закрылись и нажал на кнопку первого этажа. Меня трясло. В гостях у моего любовника был его собственный сын, и, судя по выражению лица мужчины, у него был кто-то ещё. Кто-то, с кем я не должен был видеться. Дрожащей рукой я достал из кармана телефон и набрал номер.
– Алло? – когда, наконец, гудки прекратились, я вынырнул из подъезда и замер возле дверей. – Ричард? Мы можем сегодня встретиться?
– Конечно, сладенький, – промурлыкал юноша на другом конце трубки. – Я подъеду к тебе?
– Да. С меня алкоголь.
– Отлично. Скоро буду.
Короткие гудки, резкий порыв ветра. Я убрал мобильник в карман и провёл по лицу рукой, стараясь дышать ровно, хотя хотелось орать, кричать, рвать на себе кожу.. Однако через пару мгновений в кармане зазвонил телефон. Внутри всё перевернулось – вдруг он?! Однако, как оказалось, это был всего лишь Ричард.
– Арти, ты не против, если я приведу с собой Мика? – нежно промурлыкал юноша в трубку.
– Приводи. – уже более бесцветным тоном отозвался я, направляясь в сторону дома. – Так даже лучше…
– Через час будем у тебя, – пропел Ричард мне в трубку и прервал звонок.
Ветер беспощадно трепал волосы, забирался под пальто и рубашку, промораживая до костей, приводя в чувства и не давая впасть в истерику, которая мне была так нужна. Медленно, но верно мною овладела апатия. Сунув руку в карман, я достал телефон, а после и наушники, чтобы послушать музыку. Первое, что попалось мне действительно хорошее – «Hotel California», The Eagles. Эта песня у меня всегда ассоциировалась с безысходностью, усталостью и какой-то финальной чертой, которую ты переступить боишься, но это надо сделать, чтобы забыть что-то в прошлом и начать новую страницу своей жизни. Я и сам не знаю, почему именно такие ассоциации всплывали у меня в голове, но с этой мелодией мне стало легче – как будто я уже начал забываться, сбросив с плеч груз внезапно навалившегося одиночества. Сигаретный дым рваными облачками вырывался изо рта, тут же рассеиваясь в снегу под дикими порывами ветра, что невероятно хорошо совмещался с мелодией, которая громом звучала в наушниках, вымещая все лишние мысли.