Когда же в кабинете стало слишком душно, я оторвался от компьютера и открыл окно, на миг задержавшись, чтобы посмотреть на прекрасный вид. Наши кабинеты располагались на самом последнем этаже, и вид отсюда был потрясающий: на автомагистраль, на дома, что теснились внизу, на мчащиеся туда-сюда машины, на далёкий, как звёзды, огромный парк. Широкий подоконник окна был идеально чист, а это значило, что уборщица сюда захаживала и часто. Перед внутренним взором всплыли моменты, когда Гилберт захаживал в мой кабинет и брал меня возле этого самого окна, либо усадив на подоконник, либо прислонив к стеклу лицом. Приятные мурашки разбежались по всему телу, и я прикусил губу, блаженно прикрыв глаза. Новая сигарета тут же перекочевала в руки, и я глянул на оживший город, который казался мне невероятно прекрасным, хотя раньше я его никогда не любил. Но тогда, в моменты страсти, стоило чуть приоткрыть глаза, чтобы внезапно осознать, что ты не только на пике удовольствия, но и на невероятной высоте. Голова кружилась, ноги подкашивались. Я облизнул пересохшие губы и сделал глубокую затяжку, а после чуть высунулся из приоткрытого окна и глянул в сторону кабинета Гилберта – мой любовник, так же чуть облокотившись на подоконник, слегка высунулся из окна и курил, задумчиво смотря вниз. Его аспидно-чёрные волосы были собраны в тугой хвост, что ему невероятно шло. И всё же, он был невероятно красив, привлекателен, как дьявол, соблазнителен. Я выпустил облачко дыма и невольно осознал, что абсолютно беспардонно любуюсь им. Докурив и выбросив окурок, Гилберт скрылся из моего вида, и я даже разочарованно вздохнул – мне нравилось любоваться им. Но ничто не вечно под луной, и я тоже вернулся к работе.
К семи вечера у меня от боли раскалывалась башка, и я готов был порвать на куски любого, кто встанет на моём пути к дому. Выключив компьютер и в третий раз вытряхнув содержимое пепельницы в пакет, я поднялся со стула и подошёл к шкафу, откуда достал пальто. Домой! Скорее домой! Накинув пальто на плечи и взяв сумку, я выключил свет в кабинете и тихо вышел в коридор, после закрыв за собой дверь на ключ. Когда я подходил к лифту, до меня донёсся голос Гилберта:
– Артемис, ты ничего не забыл?
– Нет, сэр, – тяжело выдохнул я, замерев с протянутой к кнопке вызова рукой. Развернувшись, я поплёлся в кабинет начальника. Правда, там меня ждало утешение в виде чашки крепко кофе с ликёром.
Скинув на диванчик сумку и пальто, я замер перед столом своего любовника, который сидел в кресле напротив и выжидательно на меня смотрел, перекрестив перед собой пальцы, оперевшись на стол локтями.
– Так что вы хотели, сэр? – устало поинтересовался я, чуть вскинув брови. Мне хотелось быстрее добраться домой, собрать вещи и завалиться спать. – Мне завтра рано вставать.
– Хватит ломать комедию, Арти. Сядь. – отрезал Гилберт, кивнув мне на кресло напротив себя.
Опустившись в кресло, я взял одну из двух чашечек кофе и сделал пару глотков:
– Так что ты хотел? Мне, в самом деле, завтра рано вставать.
– Арти, я просто хочу спросить, почему ты всё это время молчал? – несколько мрачно поинтересовался брюнет, откинувшись на спинку кресла и уставившись на меня тяжёлым взглядом.
Так и хотелось вдарить ему этой самой чашкой с кофе по морде, залить кипятком, а потом сорвать обварившуюся кожу. Представив себе аппетитную картину человека без кожи, я облизнул губы и сделал ещё глоток кофе, представляя, как будет сочиться кровь, а мясо будет медленно, но верно, сжигаться, исчезать, обнажая мышцы и белоснежные кости, которые, возможно, захочется сломать, или взрезать их. Я слышал, как будут рваться крики, но вскоре смерть накроет тело своим крылом.
– Артемис? – раздражённо окликнул меня Гилберт, и я чуть вздрогнул, вырываясь из плена сладкой иллюзии.
– Я молчал, потому что молчал ты, – огрызнулся я, вновь делая глоток кофе и облизывая губы. Да, наверное, на вкус его кровь просто потрясна, а мясо и мышцы упруги, рвутся с трудом. Но, будь под рукой загнутый, острый предмет, я бы с удовольствием проверил, так ли это. – И да, я не хотел с тобой говорить. А теперь – подавно.
– Артемис, ты прекрасно знаешь, что на мой день рождения ко мне приезжает сын, – ещё более раздражённо отозвался Гилберт, чуть прикусив губу и хмуро глянув на меня. – И так же ты прекрасно знаешь, что вместе с ним приезжает и моя бывшая жена.
– А ты прекрасно знаешь, что мне плевать на этих двух, и я предпочитаю находиться рядом с тобой, – я шумно поставил чашку на стол и глянул на любовника. Мне хотелось придушить его. – Если ты не против, я пойду.
Я поднялся с места и уже подошёл, чтобы накинуть на плечи пальто, но начальник прижал меня к стене, запуская руки мне под рубашку и принимаясь целовать мою шею:
– Ты и представить не можешь, как я по тебе соскучился, – зашептал он, поворачивая меня к себе и принимаясь расстёгивать мою рубашку.
– Говори проще, у тебя недотрах, – я вяло пытался сопротивляться, но чисто для приличия.
– Именно. Без тебя, – отозвался Гилберт, сметая на пол мою сумку и пальто, после опрокидывая меня на диван. Его губы уже обжигали мою шею, доставляя невероятное удовольствие, обжигая.
– Гил, чёрт тебя возьми… у меня в десять утра самолёт, – простонал я, однако принялся избавлять любовника от одежды.
– Я отвезу тебя, – шепнул Гилберт, стаскивая с меня брюки, но не до конца – помешали сапоги, которые я не стал переобувать. Его руки скользнули по бёдрам, и я постыдно едва не кончил от одного только этого прикосновения. Запечатлев яркий засос у меня на груди, он навис надо мной. – Перевернись, м?
С трудом сглотнув и справившись с собственным телом, я повернулся, оперевшись на диванчик. Губы любовника скользнули по моей спине, всё ниже и ниже, заставляя трепетать и желать большего, сейчас же. Но он не торопился, выливая на меня всю патоку нежности и страсти, что успела в нём скопиться. Когда он стал скользить языком между ягодиц, глаза невольно стали закатываться, колени едва не разъезжались в стороны, и я вцепился зубами в спинку дивана, пытаясь сдержать собственные стоны. На миг он замер, а затем медленно, но без остановок проник в меня. Руки его чуть сжали мои ягодицы. Я чувствовал дрожь, что сковывала тело безумным удовольствием, чувствовал, как пульсирует его плоть внутри меня.
– Откуда синяки и ссадины? – голос его надломился и чуть дрогнул от удовольствия, движения его стали чуть сильнее и грубее.
– Отец, – не думая, брякнул я, хотя знал, что следы мог оставить и Ричард, и Мик, но проще было скинуть всё на отца.
– И сколько раз он к тебе приходил? – не без ревности в голосе поинтересовался Найтгест, начиная двигаться лишь сильнее, словно пытался доказать, что я только его и никто больше не посмеет прикасаться ко мне.
Я, собственно, был совершенно не против, но иногда случалось так, что я просто не мог противиться своему телу и отдавался на растерзанию кому-нибудь вроде Мика и Риччи. Ответить же Найтгесту я не мог – спазмы боли и удовольствия сдавливали горло, изредка позволяя вырываться крикам или стонам, но никак не связанным между собой словам. Гилберт же был то невероятно груб, то вдруг становился невыносимо-нежным, как будто его вдруг переклинивало. Волны удовольствия захлёстывали с головой, и я чувствовал то же самое, как если бы вдруг оказался в открытом море в шторм – они накрывали меня с головой, и мне казалось, что я вот-вот утону и не вдохну больше воздуха, но меня выбрасывало на поверхность. Жгучее, чистое наслаждение разлилось по венам жидким огнём, тело скрутило судорогой удовольствия, вырвав из моей груди надломившийся крик. Горячее семя выплеснулось на живот и на диванчик, который, к счастью, и не такое в своей жизни видал. Гилберт же не переставал двигаться, как ненасытный зверь, и я был этому невероятно рад, хотя уже мало соображал, постанывая скорее по инерции. Наконец, и он кончил, выскользнув из меня и запачкав мне бёдра. Всё ещё опираясь на диванчик, я рухнул на колени, тяжело дыша и дрожа всем телом. Как же он, чёрт возьми, хорош!
Гилберт помог мне подняться, отёр мои бёдра влажной салфеткой, затем помог одеться. Перед глазами всё плыло, а кровь пульсировала в ушах, не давая услышать, что происходит. Но шум этот был приятный, убаюкивающий.