– Ну что, одевайся и поехали? – прямо у меня над ухом раздался невероятно-довольный голос Гилберта.
Он уже был одет и ждал только меня. Сначала я посмеивался над ним, когда он предлагал проехаться с ним, ведь для меня скорость – это нечто незаменимое. И когда я каким-нибудь невероятным образом оказываюсь в автобусе, то немедленно хочу залезть на потолок от того, что он едет, как улитка. Однако, стоило мне разок прокатиться с Гилбертом, как я понял, что зря над ним подшучивал про себя – он не ездил, а низко летал, чем невероятно меня обрадовал, хотя порой внутренности скукоживались от страха и восторга разом.
– Конечно, – отозвался я, вынырнув из приятных воспоминаний и накинув на плечи пальто. – Гил, а твой.. хм.. сын.. он?..
– Уехал сегодня утром.
– С чего вдруг?
– Я объяснил бывшей, что не приеду, потому что буду с любовником, – спокойно отозвался Гилберт беря мою сумку и выводя меня из кабинета.
– Ах ты пакостный, – выдохнул я, чуть опустив голову и укоризненно глянув на брюнета. – Так ты заранее знал, чем всё кончится?
– Конечно, любовь моя.
Путь до моей квартиры мы преодолели молча – он думал о чём-то своём, а я же думал о своём. О чём я думал? О тех вещах, которые вводили меня в депрессию, что само по себе было уникальным и крайне редким событием. Впрочем, я не отрицаю того, что в моей жизни случалось много эмоциональных ям и взлётов, с которыми я никогда не собирался бороться. Просто плыл по течению, позволяя своим мыслям и чувствам вылезать наружу, когда места для их хранения не оставалось.
Бывали такие моменты, когда и чувств-то, собственно, не оставалось. Была какая-то колющая пустота и страх. Непонятный, который холодил былые раны, ковырялся в них, как любитель-патологоанатом. Открывал их и не сшивал вновь, хотя, впрочем, мертвецу уже было бы всё равно, но мне всё равно никогда не было, хотя я и считал себя иногда трупом. Но и это не пугало. Живём один раз – так почему бы и нет? Purquoi бы и не pas, как говорится? А потому пускался я во все тяжкие, не давая себе отдыха, не щадя своего тела и нервов. Но теперь мрачные мысли стали посещать меня всё чаще и чаще. В последнее время размах моих гуляний стал настолько велик, что мне даже становилось местами стыдно за то, что Гилберт терпит это, наверняка зная, и молчит. Ведь и он тоже живой человек.
Однако депрессивные мысли деть никуда я не мог, а потому раз за разом возвращался к своим бывшим любовникам, нынешним, постоянным и случайным, вспоминал каждые мгновения. Пожалуй, хороших любовников у меня почти и не было. Если не учитывать Гилберта, да Мика с Ричи. Разве что мой брат и далёкий родственник, который родственником почти и не считался. Пожалуй, вспышки отношений между нами иногда доводили меня до нервного срыва, хотя я невероятно хорошо отдыхал и расслаблялся. Почему-то именно с этим парнем у меня ни хрена не клеилось. У нас был чертовски жаркий секс, мы могли позволить себе романтические прогулки и уютные домашние посиделки на кухне. Всегда находили, о чём поболтать. Он рассказывал мне некоторые тайны моего любовника, я – его. Ведь, оказывается, мы были достаточно тесно связаны. Младший брат Гилберта, усыновлённый потом левой семьёй, не знал про это родство едва ли не до последних двух лет. Зато был моим хорошим другом и едва ли не однокурсником. Впрочем, мы частенько сталкивались в лифте компании, пока я ещё являлся в офис. Пару раз сталкивался и со своим родственником, который вечно был в разъездах, а когда не в разъездах – со своим любимым муженьком. Да, да, они были расписаны. Вот уж кому нечего скрывать, так это им. У них даже есть прекрасный усыновлённый сынишка. Фантастика, написанная нежными пастельными тонами. Я завидовал им.
Отношения с этим родственничком доводили меня до срывов, порой, даже до слёз, чего я себе старался не позволять, а если и позволял, тут же отвешивал себе же самому хорошую коробочку люлей. Порой он говорил что-то незначительное о любви, я говорил что-то в ответ, мы были довольны сказанным и на следующий же день, как только прозвенит будильник, разбегались по своим делам, и лишь издалека крайне редко лапали друг друга взглядами. Но всё же что-то заставляло меня каждый раз бежать тут же к Гилберту и забиваться в его объятия, словно пытаясь избежать чего-то. Чего – я и сам никогда не понимал.
Наверное, объяснением моему состоянию хорошо послужит моя завышенная самооценка и самолюбие. За мной носились, за мной всюду бегали воздыхатели, всюду мне доставались первые места. Но тут получалось порой, что чтобы добиться простого поцелуя, надо было разбиться в лепёшку. А такого мне не хотелось. Именно поэтому каждый раз после наших встреч и совместных милований мне требовалось дня на два уйти в запой и загул, застряв в каком-нибудь баре или, быть может, взяв двух шлюшек на ночь. К дому мы подъехали уже в полнейшей темноте. Ноги я едва тащил за собой, хотя и мечтал поскорее свалиться на кровать в объятия Гилберта, незаменимого и неповторимого, уснуть и проснуться дней через сорок. Найтгест тоже по большей части молчал. Он вообще в последнее время всё больше предпочитает хранить молчание, а мне приходится болтать, чтобы хоть как-то разрушить подступающую тишину. Впрочем, нам не всегда есть, о чём поговорить, к сожалению. Иногда он начнёт что-то говорить про работу, а иногда просто молчим, и молчание это вгрызается в самую глубину души, вырывает куски мяса, а мы словно и не замечаем. Бывает, что он вдруг начнёт со мной нежничать.
– Артемис, любовь моя, счастье моё, – шепчет он где–то возле моего уха, едва касаясь губами кожи, обнимая или поглаживая пальцами тыльную сторону моей ладони. – Ты мой самый лучший, мой единственный, мой сладкий.
Третий комплимент начинает тешить моё самолюбие, пятый веселит, а после шестого хочется дать ему по морде и засунуть головой в сугроб. Кроме этих нежничай меня всегда раздражали эти перманентные поглаживания по одному месту. Сначала вроде приятно, а потом хочется выть и орать, сунув руку под раскалённое железо, лишь бы только отголосок этих прикосновений поскорее выветрился. Однако сколько бы я это не объяснял моему любовнику, он этого не понимал и раз за разом, бывало, когда мы гуляли, держась за руки, он начинал поглаживать костяшку моего большого пальца. Минуты две было приятно и даже тепло от этих ласковых прикосновений, а потом уже в глубине тела рождалось грубое жжение, недовольство, мне хотелось рычать и орать, но я лишь одёргивал руку. И я даже не знаю, что для моего любовника было бы хуже – крики и ругательство или безмолвное отдёргивание руки.
Мы поднялись в мою квартиру, и я принялся за сбор вещей, а Гилберт, золотая душа, принялся готовить нам кофе и лёгкий ужин. Вещей я собрал не так уж и много, поскольку помнил, что у моего деда наверняка сохранилась какая-то одежда от моих бывших поездок в Ирландию. Признаться честно, я несколько нервничал – я собирался уехать из дома на длительный срок. И, пусть у меня не было ни домашних питомцев, ни работы как таковой, я жутко переживал – а вдруг? А если? Эти вечные недомолвки и вечное самоедство с моей стороны меня когда-нибудь убьют, и я не удивлюсь, если в ближайшее время. Тихо посмеиваясь и кидая в чемодан очередную рубашку, я услышал позади себя шаги – Найтгест принёс поднос с двумя чашками кофе и лёгким фруктовым салатом. Вот это я понимаю – здоровое питание. Ну, как здоровое? Я бы всё равно не решился сейчас готовить салат из-за больной руки, так что, пусть уж лучше Гилберт.
***
Утром мы с Найтгестом дважды стукнулись лбами в коридоре, пока я бегал одеваться, на кухню за очками, в ванную и туалет. Гилберт же наспех приготовил блинчики и кофе, а пока я был в душе, отнёс мой чемодан в машину. Завтрак проходил настолько быстро, что мне даже показалось, что мой желудок тихо ругается на меня: «Какого хрена так быстро и так мало?!» Однако мне было не до того – я молился (неизвестно кому, правда, но не суть дела) о том, чтобы на дороге в аэропорт не было пробок. Какое там! Минут на двадцать мы абсолютно точно встали. Но на самолёт я не опоздал. Но мне навсегда врезался в память наш прощальный поцелуй. Не подумайте – ни капли романтики. Он наспех поцеловал меня в щёку, я же спешил коснуться его губ, чтобы после броситься бежать дальше, а Гилберту пора было ехать обратно в офис – он мог опоздать на собрание. И я очень жалею, что этот поцелуй у нас получился таким торопливым, сухим, смазанным, а я не успел даже взглянуть в тёмные глаза любовника. Почему я об этом жалел, я скажу чуть позже, когда до этого дойдёт.