Я вбежал на самолёт в самую последнюю минуту посадки, держа на плече одну единственную лёгкую сумку – мой чемодан уже был в багажном отделении. Рука болела, но я терпел и смог обратить на неё внимание только тогда когда сел на своё место у иллюминатора. Мне нужно было отдышаться, но я никак не мог – в горле засела саднящая боль, грудь сдавило стальным обручем, и лишь через пять минут моё дыхание выровнялось, ровно как и пульс. Я глянул на руку и понял, что я дурак, потому что забыл сделать перевязку – проступила кровь из-за активного эксплуатирования повреждённой и пока что неработоспособной конечности. Усталость сказалась и я уснул, не забыв, к счастью, застегнуть ремни безопасности.
Слова стюардессы долетали до меня откуда-то издалека, я их даже не воспринимал. Но «рейс 815» заставило меня усмехнуться через дрёму, но и только. Всего лишь слишком много смотрел этот дурацкий сериал. Впереди у меня было два часа блаженного сна.
Когда мы прилетели в Дублин, я чувствовал себя так, словно спал стоя на морозе с открытой шеей и поясницей – всё тело болело из-за неудобной позы, которую я выбрал для того, чтобы дремать. До самого выхода из аэропорта я безумно хотел найти ближайший туалет, чтобы проблеваться, но стоило выйти на свежий воздух, как я успокоился. Меня уже ждал водитель, старый знакомый с замечательным именем Климентий. Я иногда задавался вопросом, где дедушка его откопал – тощий, как скелет, которого обтянули кожей, но при этом весёлый и приятный в обхождении мужчина уже не молодого возраста. Наверное, он был русским, судя по ясной голубизне глаз и светло-русым волосам, что были коротко стрижены, благодаря чему я мог прекрасно рассмотреть неправильную форму его черепа.
Климентий положил мой чемодан в багажник, и через минуту мы уже ехали прочь от аэропорта в особняк моего деда. Пожалуй, я даже несколько боялся этой встречи – мой дед был одним из тех людей, которые скорее дадут тебе по морде, чем пожмут руку при встрече. Впрочем, в нём пугало не это – он всегда был спокойным, как удав перед броском. Но если кому-то удавалось вывести его из себя, из спокойнейшего человека он превращался в… хм… берсерка, пожалуй. Впрочем, неважно. Бедолага, попадавшийся ему под горячую руку, как правило, оказывался наравне с полом, размазанный тонким слоем. Морально. Лет так тридцать назад, пожалуй, были бы и физические лепёшки.
Иногда я начинал соглашаться с моей матерью, которая всё делает наперекор своему отцу – она и вышла-то замуж за француза только потому, что мой дедушка терпеть не мог «этих забрызганных духами выскочек с любовью к сексу, вину и кексам». Когда он это говорил, мне всегда становилось интересно – что же заставило его подвести такой итог? Одновременно с этим я начинал хихикать, но от греха подальше прекращал. Почему я понимал мою мать? Иногда просто хотелось позлить этого человека, просто для того, чтобы увидеть хоть какую-то тень эмоций. Сколько раз я не виделся с дедом, у него на лице мелькала насмешливая, презрительная усмешка, безразличие и местами, если его развеселить, – кислая радость. Смеялся он неохотно, скорее фыркал или хмыкал тихо в трубку с табаком. Но чего у него никогда было не отнять – так это любовь к книгам, уюту и хорошему табаку. Когда я гостил у него, я переходил с сигарет на трубку. У него их было не меньше двух десятков, разные сорта табака. В общем, много маленьких приятных вещей. Если я ездил по работе, мы втроём – я с братом и наш дед – могли подняться в библиотеку, взять понравившиеся книги и подолгу молча читать и курить или разговаривать о чём-нибудь, или же просто молчать, думая о своём. Меня такие посиделки вполне устраивали, и я считал их вполне себе домашними, хотя, быть может, я так считаю только потому, что воспитан человеком прошлого века, а именно – своим дедушкой. Но Артемис (старший, который не я) был постоянно для меня идеалом. В свои почти восемьдесят он был бодр, как мальчишка.
Когда мы с Климентием вошли в особняк меня никто не встречал. Разве что старая немецкая овчарка Бэтти с лаем и вилянием хвоста подбежала ко мне и, встав на задние лапы, уперлась передними в грудь. Я склонился и позволил ей вылизать моё лицо:
– И я рад тебя видеть, старушка!
Эту собаку я упросил деда взять, когда она была ещё маленьким щеночком, умещающимся в моих двух ладонях, – больно милой и беспомощной она была. С тех пор Бэтти признаёт только два авторитета – моего дедушку и меня. Но в остальном холл был пуст. Я разулся, встал на пол и с удовольствием улыбнулся – пол с подогревом в этом особняке меня всегда радовал, хотя я с ужасом представлял, сколько денег мой дед вбабахал в то, чтобы сохранить величество прошлых веков особняка внешне, но внутри сделать такую конфетку. Снаружи особняк можно было бы отнести к периоду Возрождения. Светлый дом в четыре этажа с башенками, пристройками, черепичной чёрной крышей. Чердачные окошки за фигурными решётками, скрывающие огромную библиотеку, что занимала весь четвёртый этаж. Маленький чердак, на котором вечно было темно, хранились какие-то старые вещи, в будущем сгодившиеся бы за антиквариат, с вечными шорохами. Если я сидел поздно ночью с братом в библиотеке мы не раз и не два слышали наверху тихие, шаркающие шаги. Мы смеялись и пугали друг друга смешными кошмариками этого особняка, но сами наверх никогда не ходили в одиночку. И никогда – ночью.
Так же был огромный холодный подвал, в котором было полно вин, виски, ликёров – у меня там глаза разбегались во все стороны. Настоящий натуральный холодильник. Порой, там хранили не только алкоголь, но и какие-нибудь продукты – фрукты, овощи, собранные в огромные коробки – никому не хотелось каждую неделю ездить в Дублин за продуктами. В общем и целом в этом доме обитало не больше двух дюжин людей: мой дед, дворецкий (о да, придерживаясь старины, мой дед держал при себе дворецкого), человек шесть-семь уборщиков, которые ежедневно порхали по дому и всегда радовали мои глаза – мы частенько общались. А если дело касалось мой комнаты, то я там помогал убирать – кроме меня туда никого не пускали. Иногда заезжал мой братишка, прописываясь здесь на несколько недель. Бывало, что притаскивал и своего сына. Хорошо, что без жены – я бы этого не выдержал. Четыре повара, которые готовили на всю эту ватагу, пятеро охранников, один из которых отвечал за окрестности, один следивший за происходящим в доме, их сменщики и один личный охранник моего деда, если тот соблаговолил куда-нибудь выезжать. Ребята эти, как правило, жили там же в особняке и семей не имели, но лично по своей прихоти – дед мой никого не заставлял. Ах да, как же я мог забыть – ещё очаровательная чета садовников, которые ухаживали за огромным садом. Но, слышал я, что дед мой иногда и сам занимался своими любимцами-растениями. И выращивал даже несколько хищных растений, и два своих вида орхидей.
Я выпрямился, поправил сумку, взял чемодан и направился к лестнице. В доме с моего последнего пребывания здесь совершенно ничего не изменилось: высокий потолок с лепниной по краям, просторные комнаты, уставленные антикварной мебелью, а так же прочими современными удобствами, широкая лестница, ведущая на второй этаж, где были спальни живущих здесь людей и гостевые комнаты, а дальше, на третьем этаже, кабинеты и личным комнаты моего деда, из дюжины которых я видел лишь две-три, а после этого – обетованный рай на земле. Огромная библиотека, которую мне всегда хотелось прочитать от корки до корки, но дедушка вечно закупал новые книги, как будто специально дразня меня. На первом этаже располагались столовая, гостиная, кухня, штук пять туалетов, четыре ванные (ещё по столько же на втором этаже) и лестница в подал, а так же выход на летнюю застеклённую террасу. Но поскольку сейчас погода была не лучшей – снег так и валил со всех сторон – там сейчас никто ничем не занимался, разве только дед мой иногда выходил покурить трубку в полном одиночестве. Стоило мне поставить ногу на первую ступеньку, как я услышал быстрые, уверенные шаги по лестнице. Я вскинул взгляд и довольно усмехнулся. Вы думали, что я увижу дряхлого старика, который едва передвигает ноги и ест кашку с ложечки? Как бы ни так! Ко мне спускался мужчина – именно что мужчина, а не старик – с благородными чертами лица, такой же высокий, как и я. Старость почти не тронула его лицо – лишь редкие морщинки были на его лбу, но, думаю, лишь потому, что он часто хмурился. Его льдисто-серые глаза смотрели уверенно и совершенно трезвым, ясным взглядом. Густые седые волосы, стриженные наверняка дня три назад, были зачёсаны назад, что ему невероятно шло. На лице, как и всегда во время моих приездов играла ухмылка. Тёмно-серый жилет, белая рубашка и брюки делали атмосферу не такой домашней, но и на официальный стиль это ещё не тянуло.