Остановившись подле сестры, Гизу беззастенчиво осмотрел её придирчивым взглядом, который больше подошел бы для ценной вещи, стоящей за стеклянной витриной, чем для ближайшей родственницы. Ничуть не церемонясь, он задумчиво провёл ладонью по её щеке, ощутив бархатистость и шелковистость ухоженной кожи. Мария даже не подумала отстраниться или остановить его руку. Не проявила она и других эмоций, которые приличествовали младшей сестрёнке — ни улыбки, ни румянца, ни участившегося дыхания. Она уже знала, что наедине с ним нет необходимости изображать сестринскую нежность. Касание к ней было похоже на касание к античной статуе или восковой фигуре из музея мадам Тюссо — безупречной, но холодной и безжизненной.
«До чего же идеально!» — в который уже раз подумал он, отмечая непередаваемую красоту каждой черточки её очаровательного личика и гибкого тела, которое вместило в себе всю неповторимую грацию и обаяние рода Гизу. «Слишком идеально» — подумал он сразу же следом за этим, ощущая, как эстетический подъём, подобный тому, который можно ощутить, глядя на «Мона Лизу» в картинной галерее, уступает место безразличию с лёгким оттенком разочарования. В природе не бывает ровных линий. Не бывает совершенства.
Утратив к девушке интерес, он отвернулся и подошел к своему рабочему столу, в уголке которого была видна старая семейная фотография. На «живом» фото, зафиксировавшем одну секунду времени, был изображен улыбающийся восемнадцатилетний Рикардо со своей шестилетней сестрёнкой. Маленькая девочка на фотоснимке вовсе не имела таких безупречных черт, как взрослая девушка перед ним. Малышка улыбалась, обнимая старшего брата, но при этом, если присмотреться, выглядела слишком бледной, замученной и больной. Казалось невероятным, что она может вырасти такой красоткой. Те немногие, кто видел это фото, удивлялись такой метаморфозе и восторгались ею. Как удивлялись и тому, почему он не заменит это фото на более свежее. Но на этот вопрос Гизу предпочитал не отвечать.
— Что-то случилось? — спросила Мария ровным голосом, нарушив долгое взаимное молчание.
— Мне сообщили, что состояние мамы ухудшилось, — наконец заговорил он, обернувшись к ней и сосредоточенно наморщив лоб. — Снова начались проблемы.
Мария, не проявляя видимых эмоций, внимала.
— Я хотел бы, чтобы ты съездила туда. Проведала её, — после паузы добавил Рикардо, исподлобья наблюдая за её реакцией.
Если что-то в его словах и смутило её — Мария не подала виду.
— Я сделаю так, как ты скажешь. Но в последний раз, когда я была там, ситуация лишь ухудшилась, — напомнила она.
— Да, я помню, — пробормотал он хмуро, и, противореча себе, тут же спросил: — Что она тогда сказала?
— Когда увидела меня? Прежде чем начать биться в истерике, она закричала: «Уберите от меня это», — воссоздала те события Мария спокойным голосом и со спокойным выражение лица, чудовищно контрастировавшим с содержанием только что сказанного.
Некоторое время Гизу тягостно молчал. Девушка могла видеть, что его горделивый римский профиль прорезают многочисленные морщины, орлиный нос морщится, в шейной артерии учащённо пульсирует кровь. Удивительно было наблюдать за такой богатой и искренней игрой эмоций на этом холёном породистом лице, обычно излучающем безграничную самоуверенность. В мире было не так много людей и вещей, способных заставить Рикардо чувствовать что-либо, кроме охотничьего или игрового азарта. Если быть точным — мать осталась последним в мире человеком, который вызывал в нём какие-либо сильные эмоции вообще. Даже его собственные дети, с которыми Рикардо исправно встречался раз в две недели, пока они не достигли совершеннолетия, не забывая сделать дежурные счастливые фото — явно не затрагивали струн его души.
— Ты права, нечего тебе к ней соваться! Но и меня она не захочет видеть тем более. После всего, что сделано, — вздохнув, изрёк он со смесью глубокой досады и совсем уж невероятного для себя чувства — раскаяния.
Мария в совершенстве владела искусством распознавать без слов его настроение. И она сразу ощутила, что наступил крайне деликатный момент, после которого дальнейшее развитие событий могло выйти из-под контроля и пойти самым непредсказуемым образом. Уловив тонко настроенным чутьём, чего от неё сознательно или подсознательно ждёт Рикардо, Мария проникновенно заговорила, вложив в свой голос как раз нужную дозу теплоты — не слишком маленькую и не слишком большую, выбранную с такой точностью, словно девушка способна была измерить её лабораторным термометром.
— Ты — её родной сын, Рикардо. Она всегда будет любить тебя.
Не соглашаясь, миллиардер отмахнулся от неё раздраженным взмахом руки. Затем — расстроенно покачал головой.
— Она никогда не понимала! И не поймёт! Я пытался объяснить ей, но…
Он завершил неоконченную тираду новым раздраженным взмахом руки и вздохом, полным всё той же клокочущей досады и тщательно заглушаемого чувства вины. Мария не отреагировала. Она чувствовала, что от неё пока требуется лишь ждать.
— Я хочу, чтобы ты позаботилась обо всём, — изрёк он после долгой паузы, собравшись с мыслями и вновь придав голосу нужную твёрдость. — Убедись, что ей предоставляется самый лучший уход. Что для неё делается всё.
— Так и есть, — заверила Мария убедительно. — Ей обеспечены самые лучшие условия.
— Замолчи! — внезапно, без видимого повода, мгновенно вышел из себя Гизу, и его взгляд, остановившийся на Марии, вдруг сделался гневным и испепеляющим.
Безропотно опустив взгляд, девушка замерла в смиренном молчании, позволив его внезапной вспышке гнева утихнуть.
— Этого недостаточно! — наконец продолжил он, уже спокойнее, но всё ещё раздраженно. — Я хочу, чтобы делалось больше! Она достаточно настрадалась! Это моя мать, в конце концов! Я хочу, чтобы она была счастлива!
Его раздраженно-эмоциональную вспышку Мария выслушала всё с тем же хладнокровным спокойствием. Некоторое время они молчали.
— Ты хочешь, чтобы её перевели на постоянный приём препаратов? — почувствовав нужный момент вновь вставить слово, спросила Мария деловито. — Несмотря на предостережения врачей?
Был миг, когда Гизу, кажется, готов был вновь сорваться на гневный крик. В один миг у него даже дёрнулась рука, подсознательно желая физически выместить на Марии накопленную глубоко в душе вину, превратившуюся в бессильную злость. Однако Мария не дрогнула, не отшатнулась, не выказала ни капли страха или обиды — лишь продолжала смотреть в глаза Рикардо спокойно и безучастно, не моргая, готовая принять любую уготованную ей участь. И его ярость, как всегда в подобных ситуациях, рассеялась и отступила, разбившись о стену этого абсолютного безразличия, как волна о волнорез. Ему понадобилось около половины минуты, чтобы привести в порядок ритм своего дыхания, а с ним и мысли.
— Да, — после долгих колебаний произнёс он, уже совсем спокойно. — Да, сделай это.
— Как скажешь.
Почувствовав, что он хочет остаться наедине, она добавила:
— В таком случае, я пойду.
— Подожди.
Некоторое время Рикардо простоял в задумчивости, стараясь перестроить свои мысли с болезненной темы, которой они только что коснулись, на вопросы более прозаичные.
— Этот китаец, — проговорил он недовольно, наконец нащупав нужную нить. — Ты уверена в мотивах, из-за которых он отклонил твоё предложение? Что, если он о чём-то догадался?!
Мария, ожидавшая такого вопроса, уверенно отрицательно покачала головой.
— Нет. Тогда бы он непременно дал это понять как минимум Тёрнер, с которой они стали близки. Но он без колебаний оставил её с нами. А значит, он ни о чём не догадывается. Он не доверяет нам, как и почти всем остальным людям на планете, и предпочитает держаться особняком. Это естественно, учитывая его судьбу.
— Ты уверена, что правильно оцениваешь ход его мыслей?
— Да, абсолютно.
— А может быть, нам стоит всё же ликвидировать его, чтобы устранить все риски? Его исчезновение никто не свяжет с нами.
— В этом нет необходимости.
— Хм, — хмыкнул Рикардо, с интересом рассматривая непроницаемое выражение лица Марии. — Защищаешь его? Может, ты и сама испытываешь к нему определённую сентиментальность, а? К таким, как он? Таким, как ты?!