Квилан кивнул. Он старался казаться спокойным, но с каждым словом старого монаха его все более охватывать пугающий гнев. Он знал, что Фронайпель говорит искренне, что не верит в то, что он может стать таким, и тем не менее даже простое сравнение с подобными личностями приводило его в ярость.
- Я надеюсь достойно умереть еще до того, как меня смогут обвинить в подобном!
- Так именно этого ты желаешь, Тибайло? Именно смерти?
- Кажется, это мой единственный выход. И чем больше я о ней думаю, тем лучше она мне кажется.
- А ведь самоубийство ведет к полному забвению. Старая религия была амбивалентна* [Амбивалентность (греч. amphi - вокруг, около, с обеих сторон, + лат. valentia - сила) - двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает у человека два противоположных чувства.] к такого рода вещам. Они, конечно, не одобрялись, но спор о том, правильно это или неправильно, не прекращался во всех поколениях. Однако с тех пор, как были доказаны настоящие Небеса, самоубийство стало жестко осуждаться, благодаря поступившей информации о том, что убивший себя сам ради скорейшего переселения на Небеса, никогда не будет туда допущен. Он не окажется даже в чистилище, он не будет спасен вообще. Конечно, это не относилось ко всем самоубийцам огульно, но открывать ворота рая руками, запятнанными в собственной крови, считалось просто неприличным.
- В самоубийстве мало чести, Опекун. Я предпочел бы умереть с пользой.
- В бою?
- Хорошо бы.
- Это не в традициях твоей семьи и рода, Тибайло.
Семья Квилана на протяжении тысячи лет гордилась крупными землевладельцами, банкирами и промышленниками. Он оказался первым, кто сменил белый воротничок на что-то более серьезное, чем церемониальное оружие.
- Возможно, пора сменить традицию.
- Война кончена, Тибайло.
- Войны есть всегда.
- Но они не всегда благородны.
- Можно недостойно умереть на достойной войне. А можно и наоборот. Почему не попробовать?
- Но пока мы все-таки в монастыре, а не в штабе и не в землянке.
- Я удалился сюда, чтобы все обдумать, Опекун. Я никогда не говорил о настоящем пострижении.
- Значит, ты намерен вернуться в армию?
- Думаю, что да.
Фронайпель долго смотрел во влажные большие глаза Квилана и, наконец, оторвав спину от стены, произнес:
- Ты майор, Квилан. Ты командир. А командир, который ведет в бой свои войска только для того, чтобы найти смерть, становится опасен.
- Я никого не собираюсь втягивать в мою смерть, Опекун.
- Это легко только на словах.
- Я знаю, что сделать так действительно трудно. Но я не спешу умереть любым способом и как можно быстрее. Я вполне готов ждать и дождаться времени, когда я буду уверен в необходимости своей смерти.
Старый монах снова приоткинулся к стене, снял очки и вытащил из кармана рясы серое и рваное подобие платка. Подышав на толстые стекла, он тщательно протер их, осмотрел и снова осторожно надел. Квилану показалось, что они ничуть не стали чище.
- Но это уже некое изменение сознания. Ты должен это понимать, майор.
- Скорее, это... это... прояснение сознания, сэр, - кивнул он.
И старик медленно кивнул ему в ответ.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДИРИЖАБЛЬ
Ученый Оген Цлеп уже приготовился было заняться завариванием листьев ягеля, как в окне его маленькой кухоньки вдруг появился 974 Праф.
Преобразованный в обезьяну человек и его помощник пятого уровня вернулись на бегемотовое дерево Йолеус после потери и обнаружения стила и еще чего-то непонятного в синих воздушных глубинах совершенно благополучно. Праф тут же полетел донести обо всем своему хозяину, а Оген решил всхрапнуть после всех треволнений. Это оказалось нелегким делом, так что ученому пришлось долго себя усыплять всевозможными колыбельными и звуками "ш-ш-ш!". Проспав ровно час, Оген встал, облизнулся и пришел к выводу, что хорошо бы выпить ягелевого чаю.
Круглое окно его кухоньки выходило как раз на лесистый склон, бывший верхней частью кроны Йолеуса. На окошке имелись и занавески, которые можно было задергивать, но Оген всегда предпочитал не делать этого, тем более что вид открывался замечательный. Однако последние три года этот чудесный вид портила тень от нависающей громады Муетинайв, предполагаемой супруги Йолеуса. В этой тени кора и листва последнего начинали постепенно блекнуть и становиться анемичными. В очередной раз вздохнув, Оген усердно занялся процессом заварки чая.
Он очень ценил эти листья ягеля, поскольку смог доставить из дому всего несколько килограммов. Теперь от запасов оставалось не более трети, и ученый позволял себе лишь по одной чашке раз в двадцать дней, и не больше. Конечно же, следовало, уезжая, взять гораздо больше ягеля, но в суматохе отъезда Оген как-то позабыл об этом.
Заваривание ягелевого чая стало для Огена своеобразным ритуалом. Даже приготовление успокаивающего напитка расслабляло уже само по себе. Возможно, когда чай совсем подойдет совсем к концу, ему придется воспользоваться каким-нибудь плацебо* [Плацебо (лат. placebo, буквально понравлюсь) - лекарственная форма, содержащая нейтральные вещества; применяют для изучения роли внушения в лечебном эффекте лекарственного вещества и подобных случаях; здесь переносно.] и довольствоваться тем воздействием, которое дает сама церемония приготовления чая.
Нахмурившись от сосредоточенности, он начал переливать исходящую паром мутно-зеленоватую жидкость в подогретую чашку через специальное устройство, содержащее двадцать три особенных фильтра, постепенно охлаждавших напиток до четырех градусов.
974 Праф постучал в окно безо всякого предупреждения, Оген вздрогнул, и часть горячей драгоценной жидкости пролилась ему на руку.
- У-у-у! М... привет, Праф. Ай-яй-яй! У-у-у!
Ученый отставил чайник в сторону и полил ошпаренное место холодной водой.
Праф проскочил в круглое окно, сложив поплотней кожистые крылья, и показался вдруг необычайно большим в этой маленькой кухне. Переводчик увидел лужицу расплескавшегося чая.