И голые ветки взметнут, о пощаде моля,
Кусты и деревья в сжигающих мертвых ветрах.
Последний олень замаячит в прицел: "Не стреляй!"
Последние травы дотлеют в последних кострах.
Но впрок не пойдет человечеству этот урок,
Пророков распнут на асфальтовой серой земле,
И день тот наступит и вступит на каждый порог,
Стократ отразившись в расплавленном битом стекле.
И атомным кратером вскрикнет прощально Земля,
И пудрою станет на лике ее человек,
Без Белого дома, Парижа, Москвы и Кремля,
И, выпав, уже не растает весной белый снег.
Деревья стошнит от бензиновых пыльных дорог
И голые ветки взметнут, о пощаде моля,
Но впрок не пойдет человечеству этот урок,
И атомным кратером вскрикнет прощально Земля.
* * *
...жил!
...жив?
...будет жить?!!
(поэмка)
Недоуменье чувствовал Хозяин
Тем ранним утром,
Когда нарисовали в небе железные кресты
Чужие самолеты,
Скользя тяжелым нутром
И тыча в землю тяжкие персты.
Воронки-соты - дымные разрывы
Росли и пучились - кровавые нарывы.
И ждал народ защиты,
Смотрел на то окно, которое не гасло
Ни днем, ни ночью:
"Помоги, учитель!"
А Он молчал, обмякший, будто масло,
Царь Всея Руси, Султан Восточный,
Князь Прибалтийский, Брат, Мудрец и прочая.
И не дымила Трубка...
На минутку назад вернемся
Года на четыре.
Быть может, это шутка и злые языки,
Давайте посмеемся:
Кто-то Трубку стырил,
Слямзил, спер, а попросту украл,
Хромой Великий захотел курить,
А Трубки нет... Скандал!
Он чуть не плакал (но во что не верю я),
Но тут вошел Лаврентий Палыч Берия,
Главарь эНКаВеДе
И аглицкий шпион.
-Найды, прошу.
-Найду, батоно Коба. Я поищу везде.
И он, пенснястая лоснящаяся кобра,
Раздул бока и властно засвистел...
Прошло три дня,
И в кабинет знакомый он постучал.
-Входы.
-Есть новости, Coco. Она почти нашлась,
Наш дорогой батоно Коба. Начальник караула снят, посажен,
Чтоб он не скучал, посажены сообщники,
С полтыщи,
И сто сознались. Триста расстрелял. Какая мразь...
Но мы найдем, мы ищем!
-Лаврэнтый, ша! Она уже нашлас,
Ее я под дываном потэрал...
И вот опять то утро и Рябой
В руках дрожащих Трубку теребит.
А надо в бой... Какой тут бой,
Шер Хан почуял, что теперь он будет бит...
Батоно Гитлер! А ведь говорят,
Что ворон ворону... Но клюнул ты,
Как жареный петух и прямо в жопу,
Хоть пакт был свят.
Смеялась бы Европа,
Но клюнул и ее в дрожащий анус
Щеточкой усов...
И бил тиран тирана.
Нелепо, словно бы двуликий Янус,
Чьи лица-чашечки весов,
Задумал бы столкнуть себя с дивана...
И гордое свое стальное Имя
Ему в то утро было не поднять.
Скорей Чугунин, Деревянин или Дерьмин,
Грудь-вымя...
Повернуть бы вспять хотел Рябой,
Но яростное время
Не Рубинштейн, не Рабинович и не Радек,
Которых можно драть за бороды и пейсы,
И, как ковбой кобылой,
Тыча сзади огромной шпорой, управляет,
На любые рельсы переводить жидовскую
Упрямость.
Какая жалость - время не еврей,
Или какая там ни будь национальность...
-Но что же дэлат?
Кто бы подсказал. Не ждал Пахан такого
поворота,
Как будто гол забил в свои ворота.
-Что дэлат?
Если 6 знал кто и посоветовал,
То всяческих наград и почестей бы
Удостоен был.
Вновь отвлечемся... Про награды эти
Пока я не забыл, поговорим.
Медали всех мастей известны всем,
Я не про них, хотя душой горим
Их получить... Все бренно в Поднебесной...
Один охранник раз засел в кустах
У дачи, где в купеческом застолье,
Неистовый Виссарионыч праздновал
(Чтоб страх не мучал, охраняли)
Двадцатилетье выхода подполья наверх.
Вина отведав разного,
Хозяин вышел, подошел к кустам,
(Охранник наш сидел неслышно там, как мышь),
Неторопливо расстегнул ширинку
(Воин не дышал) и помочился.
А охранник потом взахлеб хвалился,
И голову промакивал холстинкой:
-САМ обоссал!
-Что дэлат?
Но нет худа без добра,
И страх порой бывает нам полезным:
Страдал запорами Народов Друг и Брат -
Был облегчен медвежею болезнью.
И, сидя на бурлящем унитазе,
В безвременьи, без мира, без войны,
Иосиф, не отец, Пахан Христа-народа,
Которого он без вины распял,
Все теребил усы - подобие моста
Из тридцать третьего и дальше,
Двадцать лет без пересадки
И права переписки
..а был ли мальчик?..
Подобием осадка на дне тюремной миски
Лежала мысль:
-Что дэлат?
Ждал грузинский славянин, Ну, а точнее, обрусевший хачик.
-Одын, одын, одын, совсем одын!
А сердце прыгало в груди, как мячик,
От горла прямо в Сапоги,
Те самые, блестящие от слез,
Хрустящие, как будто пироги.
Тут стоит нам отвлечься вновь
От горьких закавказских грез...
Ильич носил всегда везде ботинки.
Не тот Ильич, кто был такой герой,
Что звездочками, как коньяк, увешан,
А тот, что с букваря картинки
Смотрел. Потом с десятки, сотки, двухсотки,
Умерший и не преданный земле.
Так тот Ильич и летом, и в зиме
Форся в ботинках, выбирал дорогу.
Он знал высоким (до затылка) лбом,
Что иногда в обход пойти не вредно:
Чуть что - и не помогут...
Коба - в сапогах шел напролом,
Насвистывая "Сулико" победно.
И вот - нарвался...
- Что дэлат?
Через две недели народ дождался;
Перед микрофоном
Он на ногах, но голос на коленях.
"Будэт враг разбит?.."
Конечно будет, дорогой батоно!
Под Ельней, под Орлом он будет бит.
"Гремя огнем, пылая блеском стали..."
И будет супостат от нас бежать.
Но только в бой ведь шли не с криком:
"Сталин!"
А с чем-то крепче, вроде
"Твою мать!"
Отравится обидчик и истлеет,
Вонюче-керосиново чадя.
Тебе, батоно, восемь долгих лет,
Как восемь жизней, впереди чернеет.
Уже горят под сковородкою дрова.
Эй, чернокнижник!
Знай, что околея,
Недолго чучелом вторым быть в Мавзолее
Вах! Вах!
Прошло уже почти что сорок лет.
Кто на обочине... И "фордов" вереница,
И солнце на колесах, будто блицы,
Нет, нет, да и мелькнет в стекле портрет
И в телевизоре под вечер.
Какая встреча!
Как узнать Родных Знакомых Черт,
Нет, я не обманулся!
- Адольф Виссарионыч Пиночет! Ура!