Однако корабль наш, имея скорый ход по ветру, а и те плыли на парусах навстречу нам, мы вскоре сблизились; но как мы уже спускали бот, чтоб ехать на те суда просить о приятии нас, узрили, что и от них плыла к нам большая лодка, на которой было восемь человек гребцов, и сидел в ней единый человек, держащий нечто густое, зеленое, которое по приближении к ним мы усмотрели, что сие было связанные сосновые и еловые ветви. Лодка сия к нам без всякого страха приближалась, и как мы все прибежали к тому борту, чтобы ее видеть, и уже можно легко было слышать произносимые слова с оные, тогда начальник, встав и простирая к нам руку с сим пуком зелени, зачал говорить санскритским языком. Довольно всем, уповаю, известно, что в Индии сей язык считается священным, и знатные брамины, которые его знают, не обучают тому никого из чужестранных, но я выше сказал, что по особливой дружбе ко мне одного брамина оному научился, и тако я был единый на нашем корабле, который мог его разуметь.
Речь его к нам была следующая: «Кто бы вы ни были, но видим по состоянию вашего корабля, что вы имеете нужду в помощи, примите ту, которую от искренности сердца мы вам, яко подобным себе, представляем, и будьте уверены, что никогда наисильнейшие наши попечения не могут сравняться с горячим желанием, каковое мы имеем вам благодеяния наши оказать».
Я истинно скажу, что радость и удивление на несколько минут привели в онемелость уста наши; однако ответствовано ему было через меня со всеми изъяснениями нашей благодарности и с показанием нужды нашей. А между тем временем он пристал к нашему кораблю и взошел на оный. Сей был человек лет тридцати, взрачный собою, имеющий бороду выбритую; голова его была покровенна серою с малыми полями, но высокою шляпою, одежду имел из белого сукна длинную, подпоясанную ремнем, на котором висел не очень длинный, но широкий тесак, а за поясом был заткнут нож. На груди у него был черной шерстью вышит якорь, наверху которого кедровая шишка — желтым гарусом{23}.
По первых приветствиях, в коих он много учтивства показал, мы хотели его подчивать, но он ничего, кроме воды, пить не стал, говоря, что у них есть запрещение пить все то, что может пьянство произвести, и сам попросил кусок хлеба, вместо которого мы ему подали морских сухарей. Он один разломил, подал нам, говоря, что преломление хлеба и скушание его у них за клятву доброго согласия и союза почитается.
Мы, можно сказать, о всем, что видели, были яко в изумлении; мы думали, что человечество и учтивость в одной Европе пребывают, но нашли в таком народе, который казался быть отделен от всего обитаемого света, более прямого любомудрия, нежели вообразить себе могли. Однако между тем, как мы чинили такие размышления, сей бывший у нас офицер на корабль свой приехал, и мы узрили вскоре оба корабля, приближающиеся к нам, и немалое число лодок, наполненных людьми, ехавших к нам. Сие паки нас в некоторое сомнение привело, которое однако вскоре кончилось, ибо первая лодка, которая пристала к нашему кораблю, была лодка начальника сих кораблей, который, вшедши к нам на корабль, первое сказал нам приветствие, что, не распростирался в напрасных учтивствах на словах, лучше самым действием оказать свое благоволение, а как он чрез посланного прежде от него офицера уведал о худобе нашего корабля, то повелел немалому числу своих людей ехать на наш корабль, которые бы постарались скорее выливать воду, освободя тем и наших людей от столь тяжкой работы, которую они, конечно, толь немалое время претерпевают и дать им приличное по долговременному путешествию успокоение; и к тому же, чтобы и излишние вещи нам выгрузить на его корабли, дабы наш тем легче был; он же ради унявшегося ветра повелит привязать наш корабль к его судам и буксировать в порт. Мы не смогли иного учинить, как с совершенным признанием приносить ему благодарности; и действие словам его последовало, но с такою точностию, что, хотя и повелено было нашим офицерам смотреть за выливанием воды, но они токмо что смотрели, не имея нужды побуждать, ибо работа с таким усердием и тщанием производилась, что и наши, спасающие себя от потопления, более усердия не показывали; одним словом, мы нашли в последнем из них такие знаки человеколюбия и благоволения, что каждый из нас сему удивлялся, и мы считали, что как бы не к незнаемой земле приближались, но к земле отечества нашего, и не неведомый народ зрим, но братий и родственников.