Трудно поверить, какие вопросы, оказывается, можно решать, находясь внутри того броуновского движения, в котором находилась толпа, заполнившая просторное фойе перед конференц-залом. Во всяком случае, Реутов до сегодняшнего дня о таком даже не подозревал. Однако все когда-нибудь происходит впервые. И вот уже профессор Загорецкий – крупный солидный мужчина, более похожий на купца первой гильдии, коим он на самом деле и являлся, чем на ученого, каковым он быть, по большому счету, перестал еще лет двадцать назад – обняв Вадима (едва ли не сверху вниз) за плечи, в нескольких коротких фразах, произнесенных с добродушной улыбкой, но вполголоса, сообщил, что общественный фонд Объединенного Казачьего Банка готов финансировать работу Реутова. Причем именно так, нерассмотреть возможность финансирования, а финансировать дальнейшие исследования, предоставив лаборатории специальную стипендию в три миллиона рублей в виде одноразового вложения и по миллиону тех же золотых рублей в год на протяжении следующих пяти лет. Что это означало для него самого и его работы, Вадим понял даже в том полуобморочном состоянии, в котором теперь находился. Его лаборатория – старое разваливающееся оборудование, собранное на живую нитку в двух больших подвальных помещениях второго корпуса, и три с половиной души сотрудников – получала теперь перспективу в ближайшие месяц-два превратиться в Лабораторию (именно так, с большой буквы) мирового уровня.
По идее, все это должно было вскружить ему голову похлеще, чем бутылка шампанского, выпитого на голодный желудок, да при том без смакования, а по-гусарски или в его случае, лучше сказать, по-казачьи, то есть залпом, как стакан воды. Но вот беда, слава, внезапно обрушившаяся на Реутова, не пьянила, как не вызывает – "Возможно" – никаких чувств и уж тем более страсти писаная красавица, сама предложившая себя в жены тому, кто ее никогда не хотел и не желал. Через четверть часа этого мучительного бреда, Реутов исхитрился-таки вырваться из людского водоворота, заскочил в туалет, и сразу же, не отвлекаясь на пустяки, заперся в свободной кабинке. Голова была тяжелая, и мысли в ней, что характерно, не метались, как следовало бы ожидать при сложившихся обстоятельствах, а едва шевелились, медленные и неловкие, и вязли, как мухи в паутине, в каком-то тягостном отупении, внезапно охватившем Вадима. А вот сердце, напротив, металось в груди, как попавший в силки зверь, силясь вырваться из клетки ребер и пуститься в бега.
Закрыв за собой дверь, Реутов несколько раз с силой провел ладонями по лицу и сделал пару, другую глубоких и резких вдохов и выдохов. Затем опустил крышку стульчака, и, сев на нее, достал из кармана пачку папирос. Вообще-то курить в уборных института категорически не рекомендовалось, но ему сейчас было не до соблюдения правил. Вадим закурил и, сделав первую глубокую затяжку, попытался привести свои мысли в порядок. Мыслей в голове, однако, на данный момент оказалось ровно две. "Вот это да!" – радовалась "детская", склонная к экзальтации часть его сознания, обычно пребывающая в небрежении и даже в загоне, но теперь, благодаря почти фантастическому стечению обстоятельств, объявившаяся во всей своей красе. Зато другая – трезвая и вечно хмурая сторона его внутреннего Я – задавала вполне типичный для нее, но от того не теряющий своей злободневности вопрос, "Что теперь со всем этим делать?"
Хорошо конечно плясать "гопака" или отбивать "чечетку" с воплями типа "Ай да, Пушкин, ай да, сукин сын!" и "Пусть умрут завистники!", но потом наступает "потом", в котором приходится жить. Славе и успеху надо уметь соответствовать.
"Мочь", – поправил он себя.
"А я смогу?" – вопрос был правильный, потому что честный. До такой низости, как врать самому себе, Реутов при всех своих недостатках еще не дошел. И он совершенно не был уверен, что потянет без надобности свалившийся на него груз ответственности, который неминуемо придется на себя принять, как обязательное приложение к новой – но главное, большой – лаборатории. Он и так-то еле влачил свое не слишком радостное существование, с великим трудом и скрипом зубовным, заставляя себя, крутить колесо ежедневной рутины. А Лаборатория с большой буквы и связанные с ней заботы и ожидания большого числа людей – это, прежде всего огромный ежедневный труд, который теперь был обеспечен Реутову на ближайшие пять-шесть лет.
"Зато будет чем козырнуть перед Давидом", – неожиданно подумал он, вспомнив, что обещал встретиться со старым другом сегодня вечером в ресторане "Тройка".
"Идиот!"
Идиот и есть! Не хватало еще начать распускать хвост перед Давидом, тем более, что материи эти – Ломарковская премия, которую на самом деле, Реутов еще не получил или стипендия Казачьего банка – были тому наверняка глубоко безразличны. Давид жил в совершенно другом мире, который был так же непонятен Вадиму, крайне смутно представлявшему себе, каким образом осуществляются инвестиционные программы, как и академический мир, со всеми его сложностями и разностями был непонятен далекому от него Казарееву. Однако воспоминание о назначенной на вечер встрече пришлось как нельзя вовремя и, можно сказать, к месту, так как радикально переключило мысли Реутова с больших проблем, которые он сейчас просто не мог осмыслить, на маленькие, мелкие, которые требовали незамедлительного решения. И мысли Вадима самым неожиданным образом соскользнули с только что обрушившегося на него "счастья" на конкретные житейские вопросы, которыми он, впрочем, давно – а может быть, и никогда – не занимал свою голову.
Не вставая с горшка, а, только заменив выкуренную до мундштука папиросу на новую, Реутов быстро перебрал в уме свой не слишком богатый гардероб и пришел к выводу, что – делать нечего – придется тащиться на Невскую перспективу, чтобы купить себе новый костюм на вечер, сорочку и галстук, да и туфли в придачу – гулять, так гулять! – и не абы как, а кого-нибудь вроде Цацкиса или Жукова. А это не только деньги – бог с ними, с деньгами, хотя цены у этих магазинщиков были такие, что даже при профессорском, совсем не малом окладе страшно становилось – но и время и совершенно не соразмерные цели усилия души, которая и так уже едва ли не на ладан дышит. Впрочем, это были хоть и муторные дела, но вполне реальные и реалистичные в смысле исполнения. Однако существовал во всей этой "суете" со встречей еще один момент, и вот он-то как раз никакому решению не поддавался. Дело в том, что Реутову смертельно не хотелось идти на встречу с Давидом одному. Не будь здесь этой Давидовой Лилиан, все оказалось бы гораздо проще. Но и взять с собой в ресторан было практически некого. Последняя по времени женщина Реутова ушла от него ровно восемь месяцев назад, и, положа руку на сердце, Вадим был этому даже рад. Алина ему нравилась ровно настолько, чтобы завести ни к чему не обязывающий роман, тем более, что инициатором сближения был, в общем-то, не он. Однако жениться на ней – а именно эта тема всплыла как-то незаметно уже через неделю после "пьяной" ночи в Выборге – он совершенно не предполагал. Но других кандидатур на роль "дамы на вечер" – пусть и одноразового использования – на горизонте, увы, не наблюдалось.