На втором этаже Ник Гурдин уже вовсю орал на жену. Вскоре мне предстояло узнать, что большую часть времени Ник проводит наверху, где хранятся бутылки со спиртным и без конца работает телевизор. Сам Ник оказался шутом-переростком. У него всегда было бледное одутловатое лицо; такие люди умеют потеть незаметно — как плачут девушки. Все в его жизни было так или иначе связано с признанием — верней, с полным отсутствием такового; он никого не вдохновлял и никем не вдохновлялся, сам не понимая почему, и это обстоятельство загнало его в глубочайшую яму, где он надирался до беспамятства в барах Сан-Фернандо и изобретал новые способы применения для своей растущей ненависти к миру. Живи он в Нью-Йорке и работай в офисе, из него получился бы типичный промартиненный неверный муж, каждый вечер отправляющийся на семичасовой электричке в пригород Уайт-Плейнс: след от губной помады на щеке и бесконечное вранье на сон грядущий. Однако Ник жил с Маддой, а Мадда жила в Голливуде. В Голливуде малышу Никки пришлось рано уйти на пенсию. Сверху доносились его проклятия: он бранил жену за то, что та уехала и оставила его без денег. Поработал бы в студии, ответила та, им как раз нужен плотник. Пламя свечи задрожало от очередного истошного вопля. Я с трудом поднялся на лапы и оглядел безвкусную обивку стульев в коридоре.
— Ну хватит кукситься, — сказал стаффордшир. Он подошел и лег рядом со мной на стул в духе рококо, от которого несло дешевым лаком.
— Если взять максимальное количество националистских сантиментов и срастить его с равными долями творческой посредственности и эмоциональной паники, получится…
Он вопросительно поглядел на меня.
— Что у нас получится?
— Дом, милый дом, — ответил я.
Глава третья
Те первые дома были временными: я ждал своего «хозяина», как называют это люди, а точнее, уготованного мне судьбой друга. Мы, авантюристы, отдаем себе отчет, что ожидание, наблюдение и учеба на собственных ошибках всегда были и будут важнейшей частью наших приключений. Великие испытания — всегда впереди. А до тех пор надо мириться с безумным миром Вентура-каньон-авеню, ежечасно потрясаемым кризисами и войнами. Миссис Гурдин проживала свою жизнь через детей и подпитывалась чувством мощной скорби по исторической родине. В этом смысле она была безутешна, и собаки быстро поняли, что успокоить Мадду нельзя: мы решили просто носиться по дому, игнорируя ее крики о помощи.
«Будь верен сам себе», — писал Бард. Однако во всем зверином царстве вопрос честности заботит одних людей. Я вырос в золотой век экзистенциализма, поэтому вы уж не взыщите, что идея о некоем себе, которому мы все должны быть верны, кажется мне нелепой. Мы — те, кем себя воображаем, а реальность — высший вымысел. Несмотря на бесспорные свидетельства, годами предъявляемые людям, они никак не могут это уяснить и живут подобно узникам Платоновой пещеры, которые не в состоянии поверить, что смутные тени на стенах так же реальны, как и они сами.
Мне очень повезло — сперва в Англии, а потом и в Соединенных Штатах — оказаться среди людей, развивающихся по прямо противоположной траектории. Они лепили себя в согласии с самыми немыслимыми догадками, и в этих вымышленных государствах их посещали безумнейшие откровения. Миссис Гурдин раньше звали Мария Степановна Зудилова: люди с ее прошлым полностью отдавались чувствам, что внушило любовь к русскому духовному фанданго нескольким поколениям американских актеров, среди которых была и дочь миссис Гурдин, Натали, и моя будущая хозяйка.
Родители миссис Гурдин владели мыловаренными и свечными заводами на юге Сибири. Укрываясь от большевиков, они набили карманы деньгами, а про Михаила — брата миссис Гурдин — забыли. Выйдя из укрытия, они нашли его на дереве возле дома: мальчик болтался в петле. Миссис Гурдин возненавидела большевиков до конца жизни. Ее семья бежала в Харбин (на личном поезде, любила подчеркивать она), где юная Мария брала уроки балета, а также пользовалась услугами немки-гувернантки и китайского повара. Всякий раз миссис Гурдин рассказывала историю своей жизни по-новому, но на пути ее неизменно подстерегали невзгоды. Она придумывала себе все более замысловатые биографии, вновь и вновь заметая следы. Миссис Гурдин оказывалась то подкидышем, найденным в корзинке под лестницей, то русской княжной, чудом спасшейся от пули или обхитрившей палача. При любом раскладе Калифорния была для нее раем, местом, где чистой правды никому не достаточно, и верить ей нельзя. Мужа миссис Гурдин, Ника, раньше звали Николаем Захаренко, а родился он во Владивостоке.