Он купил обе книги. Элиза убрала в саквояж свои образчики и выпрямилась, обводя внимательным взглядом пыльную маленькую контору.
— Как идёт торговля? — спросила она.
— Не очень, — грустно ответил Оливер. — Даже на хлеб не хватает. Я чужак в чужой земле.
— Пф! — весело сказала Элиза. — Просто вам надо почаще выходить из дома и знакомиться с людьми. Вам надо отвлечься и поменьше думать о себе. На вашем месте я бы даром времени не теряла и постаралась внести свою лепту в развитие нашего города. У нас тут есть всё, что требуется для большого города, — пейзаж, климат, естественные богатства, и мы все должны работать вместе. Будь у меня две-три тысячи долларов, я бы знала, что делать. — Она деловито ему подмигнула и продолжала, как-то странно, по-мужски, взмахивая рукой, полусжатой в кулак с вытянутым указательным пальнем. — Видите этот угол? Тут, где ваша мастерская? В ближайшие годы он будет стоить вдвое дороже. Да, будет, — она повторила тот же мужской жест. — Тут когда-нибудь проложат улицу, это ясно, как божий день. А тогда, — она задумчиво поджала губы, — эта недвижимая собственность будет стоить больших денег.
Она продолжала говорить о недвижимой собственности со странной задумчивой жадностью. Город был для неё гигантским чертежом, её голова была набита цифрами и оценками: кому принадлежал участок, кто его продал, продажная цена, реальная стоимость, будущая стоимость, первая и вторая закладные и так далее. Когда она кончила, Оливер, вспоминая Сидней, произнёс со жгучим отвращением:
— У меня больше никогда в жизни не будет никакой недвижимости — кроме, конечно, дома. Это страшное проклятие: одни заботы, а в конце концов всё заберёт сборщик налогов.
Элиза посмотрела на него с испугом, как будто его слова были неслыханным кощунством.
— Послушайте! Так нельзя, — сказала она. — Вы же хотите скопить что-то на чёрный день, верно?
— Мой чёрный день уже пришёл, — ответил он угрюмо. — И всей недвижимости мне нужно восемь футов земли для могилы.
Потом, сменив мрачный тон на более весёлый, он проводил её до двери мастерской и смотрел, как она чинно шествует через площадь, придерживая юбки с чопорным изяществом. Потом он вернулся к своему мрамору, ощущая в душе радость, которую уже считал потерянной для себя навеки.
Семейство Пентлендов, к которому принадлежала Элиза, было самым странным из племён, когда-либо спускавшихся с гор. На фамилию Пентленд особых прав у них не было: носивший её полушотландец-полуангличанин, горный инженер и дед нынешнего главы рода, приехал в горы вскоре после Войны за независимость в поисках меди и провёл там несколько лет, прижив нескольких детей с одной переселенкой. Когда он исчез, женщина присвоила себе и своим детям фамилию Пентленд.
Нынешним вождём племени был отец Элизы, брат пророка Бахуса, майор Томас Пентленд. Ещё один брат был убит в Семидневной битве.12 Майор Пентленд заслужил свой чин честно, хотя тихо и незаметно. Пока Бахус, который так и не поднялся выше капрала, мозолил жёсткие ладони под Шайло13, майор в качестве командира двух отрядов местных волонтёров охранял крепость родных гор. Эта крепость не подвергалась ни малейшей опасности до самых последних дней войны, когда волонтёры, укрывшись за подходящими деревьями и скалами, дали три залпа по роте, отставшей от арьергарда Шермана14, и без шума разошлись по домам защищать своих жён и детей.
Семейство Пентленд было одним из самых старых в округе, но и одним из самых бедных, и не особенно претендовало на аристократизм. Благодаря брачным союзам вне рода, а также внутри него, оно могло похвастать связями с видными семействами, а также наследственным безумием и малой толикой идиотизма. Но, поскольку пентлендцы бесспорно превосходили своих соседей умом и закалкой, они пользовались у них большим уважением.
У клана Пентлендов были свои наследственные черты. Как всегда бывает у богато одарённых натур в чудаковатых семьях, эти фамильные признаки производили тем более внушительное впечатление, чем меньше были похожи их носители друг на друга в остальном. У них были широкие могучие носы с мясистыми, глубоко вырезанными ноздрями, чувственные рты, удивительным образом сочетавшие деликатность с грубостью и поразительно подвижные в минуты задумчивости, широкие умные лбы и плоские, чуть запавшие щёки. Мужчины отличались краснотой лица; как правило, они были плотными, сильными и довольно высокими, однако встречалась в их роду и долговязая худоба.
Майор Томас Пентленд был отцом многочисленного потомства, но из всех его дочерей в живых осталась только Элиза. Её младшая сестра умерла за несколько лет до описываемых событий от болезни, которую в семье печально называли «золотухой бедняжки Джейн». Сыновей у него было шестеро: старшему, Генри, исполнилось тридцать, Уиллу — двадцать шесть, Джиму — двадцать два, а Тэддесу, Элмеру и Грили — соответственно восемнадцать, пятнадцать и одиннадцать. Элизе было двадцать четыре года.
Детство четверых старших детей — Генри, Уилла, Элизы и Джима — прошло в послевоенные годы. Нищета и лишения этих лет были так страшны, что они никогда о них не упоминали, но злая сталь искромсала их сердца, оставив незаживающие раны.
Эти годы развили в старших детях скаредность, граничившую с душевной болезнью, ненасытную любовь к собственности и желание как можно скорее покинуть дом майора.
— Отец, — сказала Элиза с чопорным достоинством, когда она впервые привела Оливера в гостиную их домика. — Познакомься с мистером Гантом.
Майор Пентленд медленно поднялся с кресла-качалки у камина, закрыл большой нож и положил яблоко, которое чистил, на каминную полку. Бахус благодушно поднял глаза от наполовину обструганной палки, а Уилл оторвался от своих толстых ногтей, которые он, по обыкновению, подрезал, и, подмигнув, приветствовал гостя птичьим кивком. Мужчины в этом доме постоянно развлекались с помощью карманных ножей.
Майор Пентленд медленно пошёл навстречу Ганту.
Это был дородный коренастый человек пятидесяти пяти лет, с красным лицом, патриаршей бородой, толстым фамильным носом и фамильным самодовольством.
— У. —О. Гант, не так ли? — произнёс он протяжным чётким голосом.
— Да, — ответил Оливер. — Именно так.
— Ну, судя по тому, что мне рассказывала Элиза, — сказал майор, подавая сигнал своим слушателям, — я подумал, что вернее было бы так: «Л. И. Гант».
По комнате прокатился жирный благодушный смех Пентлендов.
— Ой! — вскрикнула Элиза, прикладывая руку к мясистой ноздре своего широкого носа. — Постыдился бы ты, папа! Хоть присягнуть!
Гант изобразил узкими губами фальшиво-весёлую улыбку.
«Старый мошенник! — подумал он. — Заготовил эту шуточку неделю назад, не меньше».
— Ну, с Уиллом вы уже знакомы, — продолжала Элиза.
— И знаком мы и словом мы знакомы, — подтвердил Уилл, лихо подмигивая.
Когда они кончили смеяться, Элиза сказала:
— А это, как говорится, дядя Бахус.
— Он самый, сэр, — сказал Бахус, просияв. — В натуральную величину и вдвое живее.
— Все его называют «Бах-ус», — сказал Уилл, деловито подмигивая, — но у нас в семье мы зовём его «Брит-ус"!
— Полагаю, — внушительно начал майор Пентленд, — вы пишете свою фамилию сокращённо?
— Нет, — ответил Оливер с замороженной усмешкой, решив стерпеть самое худшее. — А почему вы так решили?
— Потому что, — сказал майор, снова обводя взглядом всех присутствующих, — потому что, мне кажется, вы большой га-ла-нт.
В разгар их смеха дверь отворилась, и в гостиную вошли другие члены семьи: мать Элизы — некрасивая измождённая шотландка, Джим — румяный кабанчик, безбородый двойник своего отца, Тэддес — кроткий, румяный, с каштановыми волосами и карими бычьими глазами, и, наконец, Грили, младший — мальчик с вислогубой идиотической улыбкой, постоянно издававший всякие странные звуки, над которыми все они очень смеялись. Это был одиннадцатилетний, слабый, золотушный дегенерат — но его белые потные руки умели извлекать из скрипки музыку, в которой было что-то неземное и незаученное.