Тогда Федор Андреич взял узкое зубильце и выбил на одном из углов косо летящую чайку.
— Что получилось? Получилась пепельница. Сувенир. Школа договорилась с магазином сувениров. Если у вас будут получаться красивые вещицы, не обязательно пепельницы, магазин будет их покупать. Туристы всегда интересуются сувенирами ручной работы. Деньги магазин будет переводить на банковский счет школы. И летом на эти деньги можно будет отправиться путешествовать. Ясно?
Ребята по очереди брали в руки сделанную на их глазах пепельницу.
Она была еще теплая, приятно тяжелая, а многочисленные впадинки от удара молотком делали поверхность ее узорчатой. Красивая получилась штука.
— Каждый пусть придумает для себя личный знак. Мой, видите, чайка, — сказал Федор Андреич.
Таир придумал для себя кинжал, Володька — условного человечка: палочка — ручки, палочки — ножки, палочка — туловище и голова. Родька — букву «Р», а Мамед-Очевидец извивающуюся змею. Каких только знаков не напридумывали!
Только метить ими пока было нечего, потому что дело оказалось непростым. Сперва придумывали контуры будущей формы, рисовали ее на поверхности чурбака, потом полукруглой стамеской делали выемку, потом зачищали ее наждаком, потом…
Вот с этим «потом» было похуже. То, что так легко, играючи получалось у Андреича, никак не получалось у остальных: пластинка прыгала, больно отбивала пальцы, если ее придерживали пальцами, и вообще вела себя совершенно по-хулигански.
— Дрянь такая, — приговаривал Таир и молотил по своей пластинке, — прыгает, как сумасшедшая лягушка!
— Моя еще хуже дрянь — вообще с чурбака сваливается, — жаловался Володька.
Ленка Бородулина завизжала от боли — молотком попала по пальцу. Андреич смазал его зеленкой, обернул пластырем и от работы Ленку отстранил.
Только у Родьки получалось все ладно. Все-таки дни, проведенные в колонии, не прошли даром, руки его уверенно и четко работали. Он быстро уловил ритм и силу ударов, и медная пластинка покорилась.
— Ну, вот! Видал, какие номера выкидывает? — заорал Таир.
Он со злости так трахнул по пластинке, что она прорвалась в самой середине. Подошел Андреич, поглядел.
— Не беда, — сказал он, — не расстраивайся. Первый блин. Дальше лучше пойдет. Вот глядите, как у него получается, — Андреич показал на Родьку. — А почему? Потому что с умом работает. Когда-нибудь пробовал уже? — спросил он Родьку.
Родька потупился и скромно ответил:
— Нет. Просто я гений. Самый обыкновенный.
— Ну, вот видите, — серьезно сказал Андреич, — у нас уже и гении собственные появились. Ну-ка, гений, покажи, как ты работаешь, а вы еще не гении, внимательно наблюдайте.
Родька усмехнулся про себя: «Как пишут в милицейских протоколах: «Виталий Родин, он же Халва, он же Родька, он же Гений». Ну, Гений так Гений, все лучше, чем Халва».
Родька стал стучать молотком. Остальные ребята окружили его.
— Чуете? — спрашивал Андреич. — Улавливаете? Удар должен быть не очень сильным, двойным. Раз-два! Раз-два! Раз-два! От центра по кругу. Тогда она елозить не будет. А грохать молотком изо всех сил — тут ума не надо.
Однажды Андреич задержался за спиной Родьки подольше.
— А ведь у тебя, Виталька, талант. Очень чуткие руки, и вкус есть. — Он помолчал. — Думаешь, не помню ничего? Молчишь? Ну, молчи. А ведь я из-за тебя в школу пошел работать.
Родька наклонился над пластинкой, спрятал лицо.
— А ты молодец, парень. Скрытный малость. Но гляди, если что надо будет, говори открыто. Я ведь жизнью тебе обязанный.
Родька молчал.
Андреич покряхтел за спиной, хмыкнул — видно, хотел еще что-то сказать, но не сказал, хлопнул легонько Родьку по плечу и отошел.
И не стало уроков более увлекательных, чем уроки труда.
Родька даже после уроков оставался, любимый футбол забросил. Он придумывал все новые и новые формы, одна замысловатее другой. Ему было интересно. Эта работа была ему в радость. Он не знал еще, что такое чувство называется радостью творчества.
Кубик не напоминал о себе. Да Родька и не думал о нем, убрался — и скатертью дорога.
Но вскоре Кубик вновь объявился. И при обстоятельствах необычных.
Глава пятнадцатая
— Ну, ваш Андреич и жох! — сказал Володьке отец. — Припер меня к стене. Хватка у него мертвая.
Володька встрепенулся.
— Как это — припер? За что?
— Сам скоро узнаешь, — ответил отец и загадочно улыбнулся.