Я скольжу по нему безразличным взглядом и продолжаю свой путь.
Узкая улочка щеголяет глубокими ямами в потрескавшемся от времени асфальте. Прислонившиеся к стенам кучи мусора не помнят, когда их в последний раз убирали. Жадно разинувшая низкую пасть подворотня зияет чёрными провалами гнилых железных прутьев. Трое крепких человек в одинаковых кожаных куртках обчищают карманы четвёртого и лапают пятую. Ему сегодня повезло, надают пинков и отпустят домой, разве что с синяком под глазом. К девушке фортуна не столь благосклонна, и ей ещё придётся немного поработать. Она не сопротивляется. Мельком встречаясь с ней взглядом, я ощущаю касание ледяного ужаса, кристально-чистого понимания, и – вновь – безнадёжности и покорности судьбе. Она не попытается убежать, и не будет сопротивляться. Она постарается расслабиться и получить удовольствие, как её учили…
Широкая улица смотрит мутными окнами витрин и обшарпанными покосившимися вывесками. Ко входу в одно из зданий тянется длинная очередь. У каждого в руке по маленькой белой бумажке. Они не надеются, но всё же ждут, сами не знают чего.
Трамвайная остановка. Два обклеенных объявлениями бетонных столба, на них каким-то чудом держится гнутый лист тонкого железа. На заплёванной лавке, тупо уставившись в покрытый засохшей блевотиной асфальт, сидит наркоман. Чуть поодаль на относительно чистом краешке, подстелив газетку, примостился старик. Его голова ритмично дёргается; из уха торчит и тянется к карману тоненький проводок – дешёвый слуховой аппарат. Рядом примостилась компания пацанов, у каждого в руке по бутылке дешёвого пива. Кожаные куртки, гнилые зубы, чувство самодовольства и упоения собственной крутостью.
Крашенное в белый цвет здание правительства. Перед ним угрюмо застыла толпа с плакатами и флагами. «Хлеб», «Свобода», «Гласность», «Демократия»… перед входом сомкнули ряды бойцы в камуфляже и в масках. Толпу яростно заводят сразу несколько неприметных ораторов. Она угрожающе надвигается вперёд, слепая и оттого ещё более страшная в своей вынужденной ярости. Бойцы стоят недвижно. Ещё немного, и они начнут стрелять на поражение, выполняя приказ. Часы на башне громко возвещают конец рабочего дня.
Перекрёстки, улицы, снова перекрёстки, дворы, замызганные парки, сломанные и сожжённые скамейки, перевёрнутые скомканные мусорные урны. Редкие чахлые цветы на газонах; по ним не прошёлся только ленивый. Толстый слой гниющих отбросов. Тощие коты с беспощадными зелёными глазами отчаянно дерутся за право урвать кусочек побольше.
Грязный засыпанный обрывками старых газет, каким-то мусором, битым стеклом и скуренными напрочь бычками двор. Двое бритых людей в спортивных штанах около пивного ларька. Продавщица судорожно отсчитывает дневной заработок и заискивающего заглядывает в ухмыляющиеся лица. Четыре подъезда угрюмо глядят чернотой выбитых дверей. В одном из них компания подростков собирается ширнуться на последние деньги. В песочнице лепит куличи компания малышей. Из окон первого этажа доносится глухая брань – два соседа ссорятся из-за последней бутылки водки, пьяный муж срывает злость на нелюбимой жене, а отец учит разуму сына. Захлёбывающийся рыданиями вой уносится вверх и расплёскивается вокруг.
Я иду дальше, стараясь не слушать, и всё равно замечая. Так иногда бывает, когда из огромной толпы на фоне общего шума вдруг доносится чей-то отдельный голос.
Я иду дальше.
Забросанный пустыми бутылками и пакетами парк. Зелёные кусты, хмурые голубоватые ели, редкие чахлые цветы на немногочисленных клумбах. На площади рядом стоит монументальная фигура одного из местных вождей. Одна рука прижата к груди, другая же повелительным жестом указывает вниз. В глубине парка пересохший фонтан. Чуть дальше на низком каменном возвышении поставлена неширокая гранитная стенка; на ней аккуратно выбиты колонки имён и даты. Из аккуратной дыры в граните вырываются слабенькие язычки огня. Между огнём и стенкой лежит охапка цветов. Свежих. Вокруг стоят потемневшие от времени и дождей деревянные скамейки с вырезанными на них именами. На одной из них сидит влюблённая парочка; она сидит у него на коленях и улыбается безмятежно-счастливой улыбкой. Другую занял дед с целым выводком внуков. Детский смех, незамутнённая радость жизни, слёзы из-за разбитой коленки, тёплая улыбка старика и ласково прищуренные глаза. Уголок моего рта дёргается и ползёт вверх в неожиданной судороге, когда я прохожу мимо.