Я медлю. Наши взгляды пересекаются и ломаются. Тишина научилась звенеть. Я отвожу взгляд и отрешённо смотрю вдаль, в темноту.
– Когда вы изменили свою судьбу? – задаю вопрос. – Когда вы сошли со своей дороги?
Он не отвечает. Возможно, не понимает. А я продолжаю:
– Когда пошли добровольцем на ненужную вам войну? Когда держали заслон в горном ущелье? Горели в сырых окопах? Выкашливали лёгкие в тщетной надежде умереть? Впервые приказывали расстрелять пленных или вырезать аул, впервые посылали на верную смерть и в глаза лгали тем, кто вам доверял? Когда вы решили, что вправе решать за других людей? Вправе определять, кто из них умрёт, а кто останется жить? В этом мире и так достаточно боли, страданий, и совсем мало счастья, радости, доброты… когда? и зачем?
Он молчит, молчит долго. А потом отвечает, бесстрастно и спокойно, так же, как говорил я.
– Я пытался сделать этот мир лучше. Так, как умел. Кого-то я убивал, а кому-то, убив, дарил жизнь. Я не был непогрешим. И я готов ответить за то, что совершил. Когда… я не знаю, ангел. Однажды я понял, что должен, ведь если не я – то никто! И… лучше искать, творить, ошибаться самому, чем давать решать за тебя другим. Тебе, ангел, этого не понять…
Его голос прерывается. Я молчу. А ночью этот город красив. Действительно красив, своеобразной мрачной красотой.
– Не понять… – пробуя на вкус каждый звук, повторяю я.
Несколько шагов, и я на краю. Ветер бьёт в лицо, обтекает расправленные крылья. Осталось сделать последний шаг, упасть в холодные воздушные потоки, чтобы взмыть в далёкую понимающую темноту. Но за мгновение до того в спину бьёт короткий вопрос:
– Почему?
Я колеблюсь, но всё же отвечаю, обернувшись вполоборота:
– Я всегда мечтал взглянуть в глаза судьбе… – медлю, и всё же заканчиваю: – гвардии капитан.
И это звучит так, как… надо.
Я откидываюсь вперёд и отдаюсь на волю ветра. Снова грохочет гром, и сверху вниз бьют первые тугие струи дождя.
* * *
Я сижу на краю крыши высокого здания, обхватив одну ногу руками и положив подбородок на сцепленные кисти. Крылья холодным серым плащом укутывают мои плечи. Дом стоит на отшибе, и мне открывается превосходный вид на местный пустырь. Покосившиеся, вросшие в землю бетонные столбы, буйная зелёная трава, почти незаметные в ней валяющиеся тут и там ржавые мотки проволоки, рельсы без шпал и шпалы без рельсов, прозрачные ручьи… даже отсюда мне слышно, как на лужайке робко стрекочут первые кузнечики, затерявшиеся среди пушистых головок красивого растения со странным названием «иван-чай». В воздухе ещё пахнет прошедшей грозой, и весь мир кажется чистым и свежим. Куда-то вдаль, причудливо извиваясь, убегает щебёнчатая просёлочная дорога, и в оставшихся после дождя лужах отражаются редкие белые облачка.
Первые лучи солнца окрашивают горизонт в мягкие розоватые тона. Я чувствую за спиной какое-то шевеление. Что ж, я ждал этого, хоть и не искал встречи. Из-за плеча, из стремительно тающей ночной тени вкрадчиво доносится:
– Зачем?..
Рассвет… время, когда над миром не властно ничто, даже боги. И даже те, кто стоят над ними. Так говорят люди.
Мы обладаем свободой воли. И несём ответственность за принятые решения.
– Я всегда мечтал взглянуть в глаза судьбе, – отвечаю я.
И медленно поворачиваю голову.
г. Саратов, Россия. 2008 г.