Наконец он собирается с силами.
– Да, я… я певец. Я должен был им стать. Я чувствовал зов. Я чувствовал с детства. Она звала меня за собой. Понимаешь? Звала! Это моя судьба. Судьба… Ты хочешь убить меня за мою судьбу? Ты…
Хрип переходит в кашель. Сухой, надрывный, беспощадный к нежным лёгким. Он болен, этот певец. Огненная лихорадка выедает его изнутри. Ему и без меня осталось недолго. Пять дней… может быть шесть. Знает ли он, что его ждёт? Быть может, поэтому он способен смотреть мне в глаза, не отводя взгляд? Почувствовавшие за плечами тяжёлое дыхание смерти ведут себя иначе…
– Твоя судьба была иной, менестрель, – бесстрастно отвечаю я. – Маленькая булочная, унаследованная от отца. Заботливая жена, Гермитруда… та самая, в которую ты был безнадёжно влюблён когда-то.
– Она предпочла Маррана, кузнеца… – шепчет певец; на щеках его на мгновение вздуваются желваки.
– Ты изменил и её судьбу, менестрель. Она должна была выйти замуж за тебя, и родить тебе трёх детей. Красивых, сильных, здоровых. Все они бы любили тебя, и в час смерти дом твой был бы заполнен безутешными внуками… правнуками… Ты отказался от своей судьбы. Ты предпочёл сотворить её сам. Стоило ли оно того, менестрель?
Его глаза блестят тусклым светом сточной канавы. Желтоватые зубы плотно сжаты; из прикушенной губы течёт кровь. Он пытается что-то сказать, и изо рта вырывается стон, больше похожий на всхлип. В глазах его мерцает огонёк ненависти.
– Да, Каратель. Да, стоило. Я слышал музыку сфер, и я дарил её людям. Она вела меня за собой, а я разносил её всё дальше и дальше. Я пел о смерти прекрасной принцессы, о победе славного рыцаря, о неисчислимых сокровищах дракона и о железных гвоздях, глухо вонзающихся в деревянный крест. Я чувствовал, и те, кто меня слышал, они тоже чувствовали. Я был счастлив, я дарил счастье людям…
– …а после с огнём в сердцах и мечтой в глазах они шли на приступ. И тысячами умирали, чтобы другие могли насладиться добычей, – заканчиваю я.
– Нет, я не мог… это король, генералы, войска, великий канцлер… я ведь всего лишь человек, я лишь дарил им свою музыку. Я… В конце концов, каждый сам выбирает свой путь, я слышал проповеди богохульников, приверженцев твоей веры. Я слышал…
– У нас нет проповедников, менестрель. У нас нет веры, – отвечаю я.
Холодная волнистая сталь легко преодолевает слабое сопротивление трепещущей плоти. Ледяное дыхание смерти на миг проносится между нами. Маленькие частички льда невидимыми струйками пара устремляются вверх, смытые обжигающе-горячими каплями крови.
* * *
Я выжигаю свой Знак чужой кровью. Подёрнутые тонкой нефтяной плёнкой глаза беспомощно смотрят в безграничное небо. Небо… оно всегда высоко и недосягаемо. И манит кажущейся свободой. А в тот миг, когда ты понимаешь, что стал тем, кем ты хотел стать, напоминает, что перед ним все равны.
Я выпрямляюсь и отворачиваюсь. За моей спиной сгущаются тяжёлые свинцово-серые облака. Они прижимаются к земле, как звери, ждущие лишь малейшего проявления страха, чтобы напасть. Они не могут мне помешать. Потому что так сказано, и так будет. Но они всё равно тянутся вслед за мной.
Я медленно иду вверх по склону. Каждый шаг даётся с трудом.
Тот, о ком нет нужды говорить, даровал каждому из нас судьбу, и отмерил срок. Он дал заветы и наказал исполнять. Он дал счастливые судьбы. Жена, дети, мир, спокойствие, счастье. Уверенность в том, что завтра будет таким же счастливым, как и сегодня, и каким было вчера.
Зачем вы пытаетесь убежать от судьбы? Зачем изменяете свою судьбу, и судьбы тех, кто рядом? Вы способны изменить судьбы многих… и никогда к лучшему. Вы лишь разрушаете то хорошее, что было до вас. А за вами идут кровь, насилие, смерть. Вы отравляете свой мир. Он начинает гнить, разлагаться заживо. И заражает те миры, что рядом, на одной грани. Нарушается гармония. Тот, кто вправе, даёт вам время. Исправиться, вернуться, измениться. Иногда вы возвращаетесь. Чаще – нет. И тогда в мир приходим мы. Чтобы спасти то, что ещё можно спасти. Сохранить те миры, что рядом. Чтобы…
Я зачем-то оборачиваюсь и осекаюсь, натолкнувшись на мёртвый взгляд медленно стекленеющих глаз. Жизнь из них уходит не торопясь, по капле просачиваясь сквозь пальцы и впитываясь в беспощадный серебристый песок времени. Когда я воткнул ему в горло кинжал? Не помню…