Двое громил-имбецилов на входе буравят входящих осмысленно-круглыми глазами с вертикальными зрачками. У каждого в кобуре на поясе плазменный «Гоч». Бывшие берсальеры, крепко подсевшие на «пастилку счастья». Каждому осталось полгода жизни. Из них три месяца – растительной, без единого, даже самого краткого, проблеска разума. Если им не повезёт, и кто-то будет заботиться о них так долго.
Внутри гостей встречает сам хозяин. Уродливый толстяк с масляно-холодными беспощадными глазками. Редкое сочетание оттенков власти. Уродливое тело как оплывающая стеариновая свеча бесстыдно переливается за края корсета. Укреплённые на широком поясе антигравитаторы едва справляются с нагрузкой. На каждого из клиентов он смотрит как на принадлежащую ему вещь. В каком-то смысле так оно и есть: он владеет всей наркоторговлей в городе и половиной стоящих в порту звёздных кораблей.
На низком подиуме извиваются два существа неопределяемого пола. Голографические проекторы создают иллюзию райской кущи, и вокруг них порхают бесплотные обнажённые херувимчики. Розовые, мягкие, сладкие и доступные, как утверждает субвокальная реклама-внушение. И совсем недорогие.
В дальнем углу посадочного поля, почти за пределом армированных пласталью бетонных стен, с клубком упавшей на крышу квазиживой колючей проволоки, притулилась обшарпанная церквушка. Низкие купола как будто вдавлены внутрь чьей-то огромной лапой. В глубине помещения грязный дряхлый священник листает залапанные страницы какой-то книги. Дешёвый репродукт-пластик протёрся до дыр; слова почти неразличимы. Полсотни человек бьют лбами в пол, нещадно укрепляя свою веру. Они надеются после смерти предъявить её как членский билет привратнику местного рая. Над алтарём коряво написано: «Ва имя Бажественой Тени». В подземных помещениях несколько тысяч отчаявшихся людей готовятся стать монахами. Беженцы с далёкой планеты, охваченной пламенем священной войны. В двери каждой маленькой – не скрыться, не спрятаться от чужого взгляда – кельи врезано по окошку. Прозрачному только с одной стороны. И запирающемуся только снаружи замку. Время от времени по коридору проходит группа людей, вполголоса обсуждая достоинства и недостатки будущих рабов и предполагаемую цену на аукционе.
Крики, стоны, стенания. Знакомый аромат боли и страха. Почти осязаемые клубы унижения. Отточенные до остроты взгляда струйки ненависти. Искрящиеся дуновения мелкой власти.
Всё как в любом другом мире, который я посещал. Только, возможно, чуть более выраженное. Слегка увеличенное. Немного прибавленное. Более жёсткое и жестокое.
Неуверенное, но быстрое движение справа и сзади. Плотный ореол предвкушения окружает меня со всех сторон, не давая сделать вдох. Меня грубо хватают за плечо.
– Эй, <не выражаемое в доступных терминах понятие>, ты, крылатый, да тебя в зо-о-парк надо!..
На меня с пьяным восхищением смотрит механист. Иссечённое шрамами и язвами лицо. Биологическая часть страдает от многочисленных гнойничков, распространяя вокруг удушливый запах гниющего заживо мяса. Керамит и пласталь покрыты вакуумными организмами, постепенно разрушающими сверхпрочную структуру. Один из монокуляров отсутствует; обрывки оптического кабеля в пустой глазнице перемотаны чёрным изолятом. Рваные обноски скорее выставляют напоказ, чем скрывают уродливые изгибы некогда изящных обводов. Рваная дымка божественной сущности напрасно пытается укрыть покатые плечи.
– Ты необы-ычный. У тебя есть кры-ылья. Ты пойдёшь со мно-ой, и я тебя продам в зо-о-парк, – покачиваясь, произносит почти счастливым голосом механист. – По-онял?
В его простеньком мозгу возникают смутные образы. Много федеральных кредитов, цистерны спиртных напитков, тонны пастилки счастья, гаремы красивых девочек с тремя грудями из местного бара…
Меня передёргивает. Он видит, но не понимает. Он знает, но не осознает.
Он пытается схватить меня за ворот левым манипулятором. В правой биологической руке ловко зажат бластер устаревшего образца. В обойме осталось четыре патрона по две тысячи энергетических эквивалентов каждый. Впрочем, он не собирается пускать их в ход: тяжёлая рукоятка в руке незаметно и умело поворачивается, нацелившись мне в челюсть.
Я сворачиваю ему голову, обрывая живые нервы и тонкую серебряную сеть механорецепторов, попутно ломая пополам центральный процессор и модифицированный позвоночный столб. Он с шуршанием складывается невозможным для человека образом, удивлённо смотря назад неестественно вывернутым монокуляром. Пророк, отрёкшийся от своего бога, не стоит снисхождения.