Послевоенная Германия была не самым спокойным местом — как часто бывает во время беды, развелось большое число уголовников. И вот, в некоем округе случилась целая серия дерзких краж, грабежей и разбойных нападений — причем преступники в масках проявляли поразительную осведомленность касаемо наличия денег, а также запоров, сигнализации, и даже полицейских мер, несколько засад "на живца" не дали результата. Такая информированность вызвала предположение о наличии у злодеев агентурной сети — например, остатков "вервольфа" или им подобных. Выглядело реальным, что нацистские недобитки, мечтающие о реванше (а теперь пребывающие на подхвате у американской разведки) пытаются поправить свои финансовые дела (готовясь к какой-то акции, да и тайная деятельность всегда требует денег!) — и потому дело перешло от уголовной полиции к Штази. В итоге же выяснилось, что преступники не имели никакого отношения к "вервольфам", "тотенкопфам" и прочим недобитым — и даже к профессиональным уголовникам. Поскольку главарем банды оказался вовсе не закоренелый вор и бандит — а уважаемый герр, дамский парикмахер, самый известный в округе!
-Я знал, что женщины любят болтать — сказал после герр Рудински, глава Штази — но что почтенные фрау и милые фройлейн, сидя в кресле парикмахера, могут выложить все, даже то что не рассказали бы ни мужу, ни родственникам, ни лучшей подруге, это было новостью даже для меня, начинавшего службу еще в полиции Кайзеррайха!
Исходно, парикмахер был законопослушным обывателем — имея помимо мастерства (обеспечившему ему обширную клиентуру) еще один ценный капитал: обаяние и хорошо подвешенный язык, по показаниям свидетельниц, "был очень интересным собеседником" (и наверное, неплохим психологом). Затем он понял, что имеет уникальную по объему и свежести информацию — ведь среди его клиентуры были жены, дочери, иные родственницы, да просто знакомые и любовницы (прости, мадонна!) всего местного общества, и коммерсантов, и полицейских. А время было бедное, денег не хватало (хотя и заработок был неплох, но хотелось еще) — так почему бы не воспользоваться сведениями в своих целях? Привлек своего племянника (слесаря, специалиста по замкам) и его приятеля (телефонист, знаток сигнализации), добыли оружие. И эта троица успела натворить таких дел, что озаботилась даже Москва, отчего это немецкие товарищи "не могут, или не желают ловить недобитых фашистов?".
Анна, рассказавшая мне эту историю, как раз и была (представителем от "инквизиции") в числе тех, кто после летали в Берлин удостовериться на месте, что никакого нацистского заговора нет. Привезла оттуда личный подарок герра Рудински, коробку со шляпными булавками — которыми поделилась со мной. На вид, безобидная дамская принадлежность — и кинжальчики золингеновской стали, которыми при должном умении можно убить. Часть женского туалета, для удержания шляпки на голове в ветреную погоду — и оружие последнего шанса, которое моей лучшей подруге и наставнице однажды жизнь спасло, здесь же во Львове, в прошлый наш визит. Так и за невинными сплетнями может быть обнаружена опасность. О, нет, никто не станет говорить прямо о чем-то недозволенном — но ведь даже в разведке, большая часть сведений добывается из анализа открытых источников. Касаемо же "улова" первого дня — по крайней мере, можно сказать, что признаков заговора среди верхушки здесь не замечено. Понятно, что никто не сказал бы открыто, но присутствовала бы тревога, неуверенность, беспокойство, вместе с чувством своей "избранности", знания того, что не знают другие — так нас учили по психологии, как "на косвенных" замечать чужую игру. А этого я не усмотрела ни у кого из посетительниц — которые должны были заметить соответствующие признаки у своих мужей. И кстати, это как раз тот случай, когда мое имя работает на пользу делу — как я уже сказала, поболтать с "самой Смоленцевой" были не прочь все представительницы местного "света", и никто не думает, что я имею удостоверение СПБ, занимающей в иерархии советских тайных служб место выше, чем МГБ. Наверное, будь я русской интеллегенткой, как некая Лида Чуковская, то должна была бы испытывать нравственные терзания — но я в душе остаюсь итальянской католичкой, для которой сотрудничество с чем-то подобным Святому Ордену вовсе не марает честь.