— Что там? — спросил Оберон.
— Похоже, я попала в одно из воспоминаний мадам Дюфе, — отозвалась я. — Я в саду… — Я пошла по темной тропинке, обсаженной кустами роз. Дорожка вывела меня к мраморному фонтану, вода в котором словно пылала в свете сотни факелов. — Я в Версале на приеме или на балу. — Мимо меня пробежала девушка в желтом платье, а за ней — юноша в голубом шелковом наряде. Оба были в масках. — Это маскарад! Мадам Дюфе состояла при дворе Людовика Шестнадцатого. Значит, здесь и Мария Антуанетта?
— Ты не на увеселительной прогулке или экскурсии, — строго отчитал меня Оберон. — Спроси у мадам Дюфе насчет Ди.
— Вы не могли бы показать мне Джона Ди, пожалуйста? — пробормотала я и попыталась воскресить школьные знания французского: — Je voudrais voir John Dee, s'il vous plait?
Я ощутила, что та, в чьем теле я пребывала, споткнулась. «Ничего удивительного, — решила я, глядя на розовые, невесомые, будто цветочные лепестки, туфельки. — Кто бы только мог ходить в такой неудобной обуви? Но они очень красивы, тут уж ничего не скажешь».
Мадам Дюфе подняла туфельку мыском вверх. Стал виден высокий каблук, украшенный птичьими перышками. Она поняла, что я в Версале! Она меня услышала!
— John Dee, s'il vous plait, — повторила я.
Мадам Дюфе вздернула подбородок и направилась к фонтану в конце тропы. Нарядные гуляки окружили мужчину в желтовато-коричневом камзоле и черном плаще. Его лицо закрывала маска в виде лика совы. Он развлекал зрителей трюками. Сначала он взмахнул рукой над хрустальным кубком, и возник букет роз. Толпа встретила фокус овацией, а мужчина низко поклонился, и я заметила, что у него лысая макушка. Когда он выпрямился, в прорезях совиной маски сверкнули янтарные глаза.
— Джон Ди! — воскликнула я.
— Передай ей, что ты хочешь увидеть Джона Ди сейчас! В твоем настоящем.
— Поймет ли она? — засомневалась я, а мадам Дюфе уже направлялась в сторону павильона, где пары танцевали менуэт. Она подошла к мужчине в переливчато-синем одеянии. Его шея утопала в белых кружевах, полумаска с птичьими перьями закрывала глаза. Он низко поклонился, а я (ну то есть мадам Дюфе) — ответила реверансом. Фонарики ярких цветов окружили нас радужным сиянием. Серые глаза под полумаской стали центром окружающего мира. Я почувствовала, что они мне знакомы.
— Наверное, сейчас рядом с ней ее возлюбленный, — произнесла я. — Тот, кому она подарила свой портрет.
Оберон вздохнул.
— Ты не могла бы ее поторопить?
— Не уверена. Она томилась в своем портрете больше двухсот лет. Кто я такая, чтобы ей приказывать?
Вообще-то, я и не думала торопиться. Мое тело плавно раскачивалось в такт музыке. Взгляд серых глаз держал меня так же крепко, как объятия. Мне хотелось танцевать вечно, но меня вдруг выбросило из сказки. Кто-то налетел на мадам Дюфе. Она обернулась и обнаружила возле себя темнокожего мужчину в длинном шелковом зеленом кафтане, с белым тюрбаном на голове и в тонкой белоснежной полумаске.
— Эй… — вырвалось у меня, но почему-то этот толчок выбросил меня в современный Нью-Йорк.
А картинка распалась на миллионы фрагментов из цветов, фонтанов и лиц придворных.
Я снова приложила «Око возлюбленной» к глазу, но обстановка изменилась. Я — или, вернее, мадам Дюфе — сидела в холодной, бедно обставленной мансарде, окна которой выходили на черепичные крыши. Бледный юноша с взъерошенными светлыми волосами, в заляпанном красками балахоне стоял у мольберта и рисовал кистью на холсте.
— Художник пишет ее портрет, — сообщила я Оберону.
— Чудесно, — сухо произнес он. — Может, затем мы отправимся к ее цирюльнику.
— Нет, теперь очень важный момент, — возразила я. — Она говорит, что мечтает смотреть с полотна на его светлость, когда она вдалеке от него.
— Но, сударыня, что если вам это не понравится, — вымолвил художник.
— Я предпочитаю знать правду, — парировала мадам Дюфе.
Солнце ушло за крышу соседнего дома, и на лицо юноши легла тень.
— На сегодня мы закончили, — сказал он. — Хорошего освещения уже не будет.
Картинка потемнела. Я стояла на улице — точнее, в подворотне, где пряталась от дождя. Мимо проехала карета, и мои ноги обрызгало водой из лужи. Вдобавок подол моего платья был безнадежно испорчен. Я подняла голову и заметила, как молодой живописец вошел в лавку. Над дверью висела вывеска с изображением глаза.