И опять, опять как исполнитель ответственного задания он отвечает:
— Да, прав. — А сердце, сердце гудит возмущенно, как не вовремя потревоженная струна, издающая вовсе не тот звук, что надобен неумело прикоснувшемуся к ней музыканту. И, закрыв глаза, Антон Федосеевич вспоминает тяжелый полет, обернувшийся такой трагедией.
К тому дню уже сняли зимнюю окраску с «Ла-5». Крутолобые истребители, зеленея фюзеляжами, набирали высоту. Им было приказано пересечь Одер и углубиться в район Зееловских высот. А истребителей было только два. На одном — Александр Беломестнов, на другом — он, Антон Баталов. Может, и неразумно было посылать сразу двух лучших летчиков, но что поделаешь, во фронтовой горячке на это никто не обратил внимания, а задание было сложным и, чего там греха таить, опасным предельно. Штаб затребовал разведать южную оконечность фашистской обороны в районе Зееловских высот. Надо было выполнить не только визуальную разведку, но и сфотографировать этот участок. А когда с воздуха производится фотографирование, летчик должен вести самолет в строго горизонтальном режиме, и, как бы ни палили в него зенитные батареи и пулеметы, какое-то время лишен возможности маневрировать.
Беломестнов был старшим этой пары — ему предстояло прикрывать действия ведомого. Баталов должен был фотографировать. Низкое небо с быстро передвигающимися облаками давило к земле. Когда подошли к линии фронта и впереди обозначилась серая поверхность последнего водного рубежа на пути к Берлину, Александр по рации запросил:
«Как себя чувствуешь?».
Антон вместо ответа поднял большой палец правой руки. Они шли крыло в крыло, и Беломестнов прекрасно видел этот его жест, потому что в ответ одобрительно кивнул. Пока что все шло по предварительным расчетам. Но едва под зелеными крыльями «лавочкиных» пронеслась узкая лента Одера, рябая от струйного течения, навстречу хлестнула лавина огня. Все зенитные батареи били по двум нашим истребителям. Резким разворотом Беломестнов изменил линию полета, и они вышли к южной оконечности Зееловских высот.
«Действуй!» — коротко приказал Беломестнов.
Антон снизился и скользнул над линией траншей, проволочных заграждений, бетонированных колпаков дзотов, расставленных в шахматном порядке и сверху похожих на шляпки больших гвоздей. За первыми траншеями расстилался низкорослый лес, изуродованный артиллерийскими снарядами. Ярко-зеленый весенний цвет земли был здесь зачернен дымом разрывов. Просмотрев с бреющего линию обороны визуально, Баталов обнаружил участок, где она почти разрывалась. Здесь были всего две траншеи, да и бетонные колпаки расставлены с удлиненными интервалами. «Ага, это стыки!» — подумал он обрадованно и, снизившись, пошел по прямой, включив фотокамеры. Его истребитель проносился сейчас на той неуязвимой высоте, где зенитки среднего и крупного калибра его уже не брали. Но весь пулеметный и автоматный огонь с этой озлобленной, агонизирующей земли обрушивался на него. Делая разворот, чтобы снова выйти на прямую, Баталов почувствовал, как встряхнуло машину. Ему на колени посыпался плексиглас, из разбитого фонаря упали горячие осколки. «В рубашке родился»,— отметил Антон и продолжал съемку. В эти мгновения, весь поглощенный фотографированием оборонительной полосы, он не видел второго самолета, державшегося за его хвостом с превышением в пятьсот метров. Он знал, что никто так надежно не может его прикрыть, как лучший друг Саша. Баталов уже выключил камеры, когда с высоты донесся голос Беломестнова:
«Антон... Я подбит, мотор не тянет...»
«Саша, что ты! — закричал в ужасе Баталов и мгновенным движением перевел свой истребитель на вертикаль. Быстро набрав высоту, успел передать: — Саша, держись... Тяни на восток. Держись, братишка, я пойду рядом!..»
«Слишком поздно, — спокойно ответил Беломестнов. — Мой самолет не разворачивается. Иду на вынужденную...»
Баталов увидел, как траурной тенью, теряя последние метры высоты, отвалил от него самолет товарища. Он уже не мог развернуться на восток. Выдерживая самый маленький угол планирования, Беломестнов стремился как можно дальше увести от Зееловских высот погибающую машину, скользнуть к чаще, окружающей первый большой город за линией фронта — Франкфурт-на-Одере, и где-нибудь там посадить на «живот» свой «лавочкин».
«Саша, я иду за тобой!» — крикнул Антон срывающимся голосом, полным тревоги и боли.
Секунду-другую потрескивало в наушниках, а потом он услышал яростную брань обреченного летчика:
«Идиот! Немедленно уходи домой. Я приказываю!»