— Ты никогда не будешь больше моим другом, — с неожиданной злостью вдруг произнес Беломестнов. — Твой отец — жалкий трус, он бросил в воздушном бою над Зееловскими высотами моего отца и позорно бежал. Я остался сиротой из-за трусости твоего отца. Извини меня, Аркадий, но пути наши навсегда разошлись, и твоей руки я больше не пожму. Сын труса моим товарищем быть не может. Уйди с моего пути.
Аркадий побелел и шагнул в сторону.
— Замолчи, негодяй! Ты не имеешь права так говорить о моем отце! — закричал он яростно. — Замолчи — или я не посмотрю на то, что ты прыгал по рингу!
— Ударишь? — насмешливо спросил Беломестнов. — Ну попробуй.
Маджари встал между ними и начал распихивать в разные стороны длинными руками:
— Брэк или дрэк, как там по-вашему? В общем, в противоположные углы, голубчики. Вы же в разных весовых категориях. Поединок не состоялся. И другое учтите. Вы сейчас на реактивных истребителях летаете, а понять не можете, что в двадцатом веке справедливость кулаками в боксерских или без боксерских перчаток не устанавливают. А тебе, Андрюшка, обижайся не обижайся, по совести скажу: дружба — это не одуванчик, понимаешь, сдул пыльцу и пошел дальше. Дружба — это скала. И потом, какое право ты имеешь такого человека, как наш командующий, трусом называть? Ты что? Двадцать пять лет назад на Зееловские высоты с ним и со своим отцом летал? А? Своими глазами все видел? Если и услышал какую-то окаменелую легенду, так в ней сто раз надо было убедиться, прежде чем брать на веру! — Маджари стоял на широко расставленных ногах всклокоченный, разъяренный, на голове топорщились жесткие черные волосы. — Одним словом, ложись и спи! — закончил он беспощадно.
Что такое «Ч», эта далеко не самая звучная буква нашего алфавита? Почему с таким уважением произносят ее все военные перед началом больших и малых учений и маневров? «Ч» — это весьма емкое понятие в строгом военном лексиконе. Несколько дней подряд готовились к совместным учениям части Германской Демократической Республики и нашей Советской Группы войск. А сейчас тихо в танковых парках и на аэродромах, у артиллеристов и в гарнизонах, где приготовились к наведению понтонных переправ инженерные войска. Но наступит «Ч» — и воздух наполнится ревом запущенных моторов, задрожит под гусеницами осенняя земля — и ринутся вперед боевые машины. А в сером осеннем, низко нависшем над полями и лесами небе загудят самолеты и вертолеты. В штабах все уже распланировано, расписано по минутам и секундам время, и попробуй хоть кто-нибудь нарушить это расписание.
«Ч» — это время, по которому в дни учений в армии живут все, начиная от наводчика у орудия и кончая командующим.
Говорят, что был когда-то авиационный генерал, отдавший одному из своих полков лаконичный приказ: объявляю боевую готовность на шесть ноль-ноль. Командир полка, получивший его, подумал и решил: для того чтобы все в полном порядке было и комар носа не подточил, назначу-ка я готовность личному составу на часок раньше — и назначил на пять ноль-ноль. Командиры эскадрилий меж собой коротко посовещались и пришли к единодушному решению: чтобы не ударить в грязь лицом, возьмем поправочку, перенесем готовность еще на час раньше — на четыре ноль-ноль. Пришел старшина и по-своему раскинул мозгами. Раз большое начальство приедет, надо, чтобы казарма блестела как стеклышко, и перенес время готовности на три ноль-ноль. «Черт побери,— подумал дневальный, а ведь если солдаты как следует не заправят койки и не сделают зарядки, мне же влетит»,— и ровно в два ноль-ноль подал зычную команду «подъем». Генерал прилетел на аэродром к шести, посмотрел на зевающих солдат и офицеров с покрасневшими глазами и отрубил:
— Боевую готовность отставить. Я с таким войском воевать не буду. Оно же у тебя все сонное, командир полка.
Было так когда-либо или не было, но историю эту сохранила в своей памяти авиация.
Иван Михайлович Клепиков не относился к числу командиров, у которых всегда и все на нервах. Вечером он хорошо поужинал, малость пожурил жену, потребовавшую, чтобы он купил в военторге единственную доставленную туда по разнарядке дубленку.
— Ты же пойми, Леля, — закончил он нравоучительно, — если бы дубленок было хотя бы две, я бы со спокойной совестью приобрел тебе одну. Но когда в военторг поступает одна шуба и достается командиру полка, о нем кто-нибудь неизбежно скажет: хапуга. А я не хочу, чтобы ты была женой хапуги. Так что обожди до следующего случая. — И он улыбнулся жене самой нежной своей улыбкой.