— Над объектом прошел. Четырнадцать. Под парами три.
— Спасибо. Тебя понял. Ждем, — коротко ответил ему невидимый Коржов.
Ровно гудел мотор. Черный диск от бешено вращающегося винта чертил небо. А оно было хрупкое и удивительно чистое. Легкие перистые облачка с подпалинками от солнца казались примороженными. Где-то очень еще далеко, скованные густой дымкой, лежали каменные кварталы Москвы. Аэродром уже обозначился, и ему бросились в глаза и зыбкая линия лесной опушки, и скрещение бетонированных полос, на которых не было ни одного самолета. Радостное ощущение покоя охватило Антона. Он воспринимал аэродром, как пловец воспринимает берег, до которого уже остались считанные метры, зная, что это расстояние он спокойно преодолеет. И какое же, право, счастье, когда надежная бетонированная полоса окажется под твердыми шинами твоего штурмовика. Доброе тихое настроение овладело Антоном, и даже запеть ему захотелось. Он был совершенно безголосым и всегда, потупившись, молчал на земле, когда собравшиеся гурьбой летчики запевали. Но, как и все безголосые, он любил петь в одиночестве или если не петь, то просто мурлыкать себе под нос какой-нибудь мотив.
На мгновение ему показалось, будто солнце стало светить не так ярко, а в кабине сделалось чуть темнее. Антон глянул в правую форточку фонаря и почувствовал, что ноги, лежавшие на педалях, мгновенно стали безжизненными, а
1 Аларм— тревога.
рука, сжимающая тяжелую ручку управления, ватной. Справа, вровень с ним, почти крыло в крыло, как на параде, шла машина, в классификации которой он бы не ошибся даже и во сне. Мертво поблескивали заклепки на металлических листах, одевших ее острый нос. Траурной рамкой был круг от вращающегося винта. Под заклепками Антон разглядел надпись на чужом языке. Из-за неспособности к лингвистике е школе по этому языку он никогда не имел больше тройки с плюсом. Когда он повернул свою голову чуть вправо, увидел остекленную кабину, под нею три строчки разноцветных звездочек (обливаясь холодным потом, он мгновенно их пересчитал) и рядом с ними аккуратно нарисованный червонный туз, пронзенный остроконечной стрелой. Но самое главное — под остекленным пилотским колпаком «Мессер-шмитта-109» он разглядел обрамленное шлемом улыбающееся лицо летчика. Это был первый живой немец, увиденный им за шесть месяцев войны, и это произошло на высоте восемьсот метров над землей. У немца были прищуренные косящие глаза и лицо, которое никак уж нельзя было бы назвать отталкивающим. Улыбка на тонких губах показалась даже добродушной. Плюс к тому немец откровенно подмигивал Антону левым глазом. Минуту они шли рядом, и это была тяжкая, длинная минута. Затем немец укоризненно покачал головой, словно порицал Антона за какую-то шалость. Потом, как строгий школьный учитель, поднял вверх указательный палец правой руки и, не переставая улыбаться, показал этим пальцем сначала на себя, затем на Антона и после вниз. Это означало: сейчас я спущу тебя на землю!
— Сволочь! — закричал Баталов. — Ты хочешь прикончить меня над родным аэродромом, на глазах у друзей! — И он в бессильной ярости погрозил врагу кулаком.
Немец закивал головой в шлемофоне, как будто очень обрадозался этой угрозе, потом развел руками и опять показал пальцем сначала на себя, затем на Антона, потом вниз. И опять это означало: сейчас я тебя в землю!
Маневренный «мессершмитт» с червонным тузом на фюзеляже начал отставать, и Антон, холодея, понял: «Сейчас прикончит. Хорошо, хоть разведданные передал». Он скорее инстинктивно, чем осмысленно, бросил машину вниз и сделал это как нельзя вовремя, потому что трасса сверкнула над его кабиной. «Мессершмитт» взмыл и, сделав легкий красивый разворот, снова стал заходить в хвост. Сжавшись вкомок, Баталов водил нос «ила» то влево, то вправо, надеясь вырваться из прицела. Но оторваться от «мессершмитта» ему не удалось. Тогда он резко сбросил газ и выпустил шасси. «Ил» потерял скорость. Силуэт фашистского истребителя проскользнул над ним, Легким движением ручки управления Баталов на мгновение приподнял нос своего самолета и сразу из всех пушек и пулеметов ударил по червонному тузу. Вражеский самолет на секунду остановился, будто обо что-то споткнулся в воздухе, и стал быстро чернеть от дыма. И тогда, еще не веря в свою победу, Баталов послал в него новый ливень свинца. «Мессершмитт» переломился в воздухе. Объятое пламенем хвостовое оперение отделилось от кабины и закувыркалось в синем, прокаленном морозом небе. В следующую минуту из горящей машины выпала черная фигурка летчика и понеслась к земле. Купол парашюта, наполняясь воздушным потоком, взметнулся над ней. Ярость бушевала в Баталове. Он опустил нос своего «ила» и стал под небольшим углом приближаться к парашютисту. В передней сетке прицела видел беспомощно барахтающегося немца.