— А-а-а-а-а!
Из дыма и пламени, которыми были охвачены хвост и правая плоскость «мессершмитта», вывалился комок человеческого тела, и над ним на безопасном от падающего самолета расстоянии спокойно раскрылся спасительный купол парашюта. По бортовой радиостанции подполковник передал приказания начальнику штаба:
«Четвертый. Я — «Красный петух». Я — «Красный петух». Блокировать все дороги у «Рубина», послать поисковую группу к опушке леса. Брать только живым, и чтобы ни одной царапины. Ясно?»
«Я — четвертый. Вас понял», — спокойно ответил с земли майор Опрышко.
А Баталов, спикировав на снижающегося парашютиста, увидел, как тот в отчаянии закрыл лицо руками. «Нет, шалишь, — пробормотал Баталов. — Мы, русские летчики, побежденных не расстреливаем». И он пронесся мимо, покачивая машину с крыла на крыло. Посадочная полоса бежала навстречу. Толпа летчиков окружила самолет Баталова, его вытащили из кабины и принялись качать.
— Осторожнее, дьяволы! — крикнул Антон. — Уроните же, разгильдяи!
Подошел нахмуренный Опрышко.
— Антон Федосеевич! Ох, Антон Федосеевич! Вы из меня за эти двадцать минут форменного старика чуть не сделали. Уже и руки трясутся, и коленки дрожат.
Комполка обнимает его за плечи, ободряет:
— Ничего, Олег Николаевич, вы пленного взяли?
— Взяли, Антон Федосеевич, — охотно подтверждает Опрышко. — Только что позвонили с дальней зенитной батареи. Староконь руководил захватом. Впрочем, немец и не сопротивлялся. Вышел на опушку с поднятыми руками, отстегнул ремень и бросил на землю кобуру с пистолетом.
Баталов потер удовлетворенно руки.
— Отменно, Олег Николаевич. Прикажите вести ко мне.
В тесноватом своем кабинете, где была развешена карта большого Берлина с нацеленными на рейхстаг и Тиргартен стрелками маршрутов, над которыми мелким каллиграфическим по-черном указывались курсы и время полета до цели, Баталов с наслаждением сорвал со вспотевшей головы шлемофон, старательно зачесал назад густые волосы, обдул пыль с кожаного чехла, в котором лежал полевой телефон, расстегнул молнию летной куртки. В кабинет стали набиваться люди, но комполка встал и жестко потребовал:
— Прошу всех удалиться, товарищи.
Начальник особого отдела, широкоскулый
подполковник Максимович, поднял на него недоуменные глаза, но Антон и ему повторил решительно:
— Ты тоже уходи, если мне доверяешь, разумеется.
Максимович встал, и даже шрам у него на шее покраснел от смущения.
— Что ты, что ты, Федосеевич! Как же я могу не доверять. Да на таких, как ты, вся советская власть держится. Ты только потом расскажи, о чем говорили.
— Все расскажу, дружище, — пообещал Баталов и подтолкнул его по-приятельски к дверям.
Когда кабинет опустел, Антон убрал со стола все секретные бумаги, планшеткой накрыл таблицу с позывными, вынул из кармана простенький портсигар с тремя богатырями на крышке. Дверь отворилась, и на пороге появился запыхавшийся лейтенант Староконь. Его широкое загорелое лицо было потным.