Пушкарев повел рыжими лохматыми бровями:
— Да ты мне не перечисляй. Кто отдал такое распоряжение?
— Вы, товарищ начальник политотдела, — выпалил майор.
— Гм... — растерянно протянул генерал.— Неужели?
— Могу показать копию директивы, — вкрадчиво улыбнулся Болотов, однако Пушкарев лишь поморщился.
— Не надо. Сам вспомнил. Какая глупость. Продавать в военторговском магазине спиртное — это еще не означает порождать алкоголиков. А если кто-нибудь заболел? А если к кому-нибудь приехал друг, с которым десять лет не видались? Мы же не аскеты, а боевые офицеры. Но сейчас пол-литра достать ты сможешь?
Когда минут через пятнадцать замполит возвратился с завернутой в газету бутылкой, уголки рта у генерала жестко вздрогнули.
— Открой-ка, Болотов, — попросил он требовательно и, как-то немного виновато посмотрев на майора, налил себе в стакан.
— Хоть бы температура не поднялась, — сказал он, словно оправдываясь. — Ведь по колено в грязи все время по лесу лазали. Двигатель метров на пять в болотную почву ушел. Какие раскопки вести пришлось. Машина начала гореть на высоте, видимо, трех тысяч, а взорвалась уже при столкновении с землей. Видишь как, Болотов. — Пушкарев вздохнул и покосился на полный стакан. — Ужин какой-нибудь, надеюсь, найдется?
— В холодильнике, товарищ генерал. Все, что смогли.
Болотов сноровисто накрыл на стол. Селедка с картофелем и тарелка с холодным мясом появилась на скатерти.
— Я в войну на «илах» работал, — заговорил Пушкарев. — Четыре вылета иной раз за линию фронта сделаешь — голова чугунная, а сто пятьдесять выпьешь — отходить начинаешь. Сейчас я редко, ты не думай, что начальник политотдела перед каждым ужином забавляется. Наливай себе сколько желательно.
Болотов отрицательно покачал головой:
— Я не буду. Вообще не пью.
— Это хорошо, — одобрительно заметил генерал. — Сейчас поколение трезвым должно расти. А меня извини — представитель старой фронтовой гвардии летчиков, постепенно уходящей в прошлое. Ну ладно, твое здоровье.
Пушкарев выпил, наколол на вилку кусочек селедки.
— Зачем комедию эту затеял? — спросил он недружелюбно.
— Какую? — притворился непонимающим Болотов.
— Я тебя опять о собрании спрашиваю.
— Хотел острый вопрос поставить, связать его с жизнью, честью офицера, с нашей летной работой. Вы же сами учите, Сергей Федорович, искать новое и острое.
— Учу, — строго покосился на него генерал. — Но мне показалось, другого ты добивался. Командующего нашего ущипнуть решил, сына его Аркадия под удар скоропалительно поставить.
— Это совсем не так, — решительно возразил Болотов. — Мне дела никакого нет, кто лейтенант Баталов, сын или не сын. Он преждевременно бросил в воздухе самолет, прекратил за него борьбу, поспешил катапультироваться. А разве так должен был себя вести полноценный летчик нашего времени?
Генерал мрачно отодвинул в сторону бутылку:
— Убери, пожалуйста. Больше не потребуется. — Нахмурил густые брови и неопределенно процедил: — Так. Бросил машину, говоришь. А ты сам в такое положение когда-нибудь попадал? Ты знаешь, что такое для летчика бросить машину и сколько он перед этим должен пережить?
— Откуда же, — с обидой ответил Болотов, — я же летчик начинающий. Очевидно, в кадрах плохо подумали, когда меня замполитом полка назначали.
— Может быть, — согласился Пушкарев. — Но уж если назначили, то надо везти даже самый тяжелый воз. На то ты и комиссар. Знал я в войну в сорок первом одного комиссара полка. Тоже, между прочим, из артиллерии пришел. А летчики у нас тогда были злые, языкастые. И вот решил комиссар выступить на разборе боевых полетов за последнюю неделю и стал со старичками советоваться, какое наиболее типичное явление мешает вести боевую работу. А у нас был страшный баламут по фамилии Аникушкин. Он возьми и скажи: «Знаете, товарищ комиссар, ленятся летчики в пилотских кабинах дутик перед вылетом продувать». Ты же прекрасно знаешь, Болотов, что дутик на поршневых машинах — это третье колесо, которое отнюдь не в кабине находится, а под хвостом и ни в каких продуваниях не нуждается. Комиссар, бедняга, записал и на разборе в присутствии всех летчиков, техников и генерала, командовавшего дивизией, так и брякнул: «Весь корень в дутике. Летчики, которые добросовестно его продувают в своих кабинах перед выруливанием, всегда добиваются большого успеха». Все так и полегли от хохота. А дело было под Вязьмой. И, понимаешь, какой разрядкой этот смех для наших ребят был? Но бедный комиссар от обиды едва не заплакал. Целый день ходил и прятал от наших остряков глаза. А потом — знаешь, Болотов, что он сделал потом?