Командующий вдруг взялся ладонями за край стола и грудью навалился на него. В глазах полыхнули недобрые огоньки.
— Что же ты понял? — спросил он глухим голосом.
— Я понял,— бледнея, сказал Андрей и медленно встал,— что здесь, в этой летной книжке, правильно указаны подробности гибели моего отца. Вы не сделали даже попытки сесть в районе Зееловских высот и взять его в кабину свсего истребителя. А отец в ту минуту был еще жив... Да, жив!
Толстые пальцы командующего разжались, и он устало прислонился к высокой спинке кресла. Будто не желая во что-то верить и упорно отвергая услышанное, Антон Федосеевич медленно надел очки, которыми пользовался лишь для чтения, и устремил на Андрея из-под их стекол тяжелый взгляд. Крупные губы его сжались и стали тоньше, пепельно-серое лицо порозовело.
— Что? Повтори, что ты сказал? — Опираясь о подлокотники, генерал стал подниматься в кресле, ощущая, как все его тело наливается тупой болью.
— Я сказал, что мой отец мог бы остаться в живых, если бы вы его не бросили...— почти прошептал Андрей.
Побагровевший Баталов с трудом поднялся в кресле, опираясь о край письменного стола тяжелыми ладонями с набрякшими венами, и выкрикнул:
— Мальчишка! Что ты можешь понять? Убирайся отсюда!
Беломестнов выпрямился и вытянул руки по швам, словно самым главным сейчас для него было принять положение «смирно»»
— Я уйду,— сказал он дрожащим голо-. — Но это ничего не изменит.
Когда на шум в кабинет вбежал Староконь, командующий кособоко сидел в кресле, прижиая к сердцу широкую ослабевшую ладонь.
По его бледным щекам скатывались капли пота.
— Антоша, та що с тобой, на тебе же лица немае? — воскликнул с испугом верный адъютант.— Мабудь, за валидолом сбегать?
— Тише, Тарас, тише, — зашептал коман-яций.—- Оставь меня сейчас одного и с час никого не впускай. Дай немного подумать.
Сердце билось медленными неровными чками. Волнами стучала кровь в виски, какая же из этих волн девятый вал? — равнодушно думал командующий,— Нет, мой девятый вал еще впереди и пусть не торопится ходить по мою душу. — Он грустно вздохнул. — До чего же ты дожил, Антон Федосеевич, если какой-то молокосос чуть ли не называет тебя в открытую трусом? Если бы он знал, как это было!»
Командующий смежил тяжелые веки и погрузился в воспоминания. Он редко вспоминал об этом, потому что каждый раз воспоминание резало и обжигало душу. Он и сам наедине с собственной совестью часто задавал этот мучительный вопрос: а правильно ли тогда поступил ?
Оставшись в одиночестве в пустом кабинете, командующий нашарил в ящике письменного стола таблетку валидола, но тотчас положил ее обратно. «А может быть, лучше было бы тогда погибнуть? — подумал он. — Сесть с ним рядом и принять свой последний вздох уже не в воздухе, а на земле. И не пришлось бы тогда делать четвертого разворота над своим аэродромом перед посадкой и через часа после этого стоять навытяжку перед маршалом и слышать его раскатистый бас:
«Вы подлинный герой, подполковник Баталов. Вы еще оценить не в состоянии, что сделали для фронта, готовящегося штурмовать высоты.
«Я в этом полете потерял лучшего друга»,— естно проговорил Баталов.
Но человек в маршальском кителе сделал строгий протестующий жест.
«Ваши разведданные позволили определить направление первой атаки, и это спасет сотни шей. А что касается друга... — Маршал сделал паузу и прошелся по комнате. Остановился перед столом, накрытым крупномасштабной картой района Зееловских высот. — Сейчас— жесточайшее время, подполковник, не вам мне это говорить. Ежедневно наши поисковые группы уходят за «языками». Там тоже часто бывает похожее. Брат теряет брата, отец сына. Но ведь приказ надо выполнять и в самой жестокой обстановке».
«Я потерял друга, — повторил Баталов, едва сдерживая слезы. — Если бы я сел и взял его в кабину, может быть, нам удалось бы взлететь или отбиться от фашистов на земле, перейти линию фронта и вернуться к своим».
«И я бы вас тогда отдал под суд!» — жестко прервал его командующий фронтом.
«За что же, товарищ маршал?»
«За преступное невыполнение боевого приказа, поставившее в затруднение целый фронт».
«Прав ли был маршал? — думал сейчас Баталов, прислушиваясь к ударам крови в виски, — Бесспорно, прав всей силой своей командирской логики и уставной практики. А ты, Антон? Как человек и друг? Был ли ты прав, если судить тебя по строгому и беспощадному кодексу боевой дружбы?»