В воздухе стоял тот же тягучий гул, который наводил на нее тоску и там, в безлюдной степи. Устав от метаний, она сошла к берегу. Разулась, опустила горевшие ноги в прозрачную воду. Бетонный массив под водой оброс длинными бурыми водорослями, как бородой. В бороде сверкала серебром рыбья мелочь. Шмыгали косо лупоглазые крабики.
Между камнями на берегу блестела вынесенная волнами пустая бутылка, даже этикетку не смыло иноземную. Рядом валялась скукожившаяся лиловая кожура. Маняша подобрала ее, размяла, рассмотрела. Перчатка, дамская, узкая, лайковая… Чья? Кто его знает? Удрала ли дамочка в европы, устрашась лавины красных конников, или, хлебнув горьких вод, покоится где-то здесь, на дне?
За мыском послышались стук, плеск, гулкие вздохи. Выдвинулся тупой черный нос, высокая рубка и — еще выше — начищенная медная труба портового буксирчика. Он бежал резво, сминая воду, как утюжок. Людей на палубе видно не было, только трепыхались развешанные для просушки полосатые тельники.
— Эй вы там! — вскочив, что было сил заорала Маняша и замахала руками.
Но буксир был слишком далеко, и ее не услышали. А может, услышали, да не обратили внимания. Из окна рубки высунулась всклокоченная голова, обернулась на миг к ней и снова исчезла.
Буксирчик развернулся по дуге и пошел к дальнему откосу. Только теперь она разглядела, что под высоким берегом в тени стоят на якорях два целых серых, небольших, похожих на металлические ящики военных кораблика. Значит, не все здесь вымерло?
— Чего орешь, мамзель? — послышался голос. — Кто такая? Документы!
Вверху, на камнях, стояли двое флотских, в белых форменках, небрежно сдвинутых на бровь бескозырках, разглядывали ее с превосходством хозяев. На поясах бебуты в ножнах, сзади наганы в свободно свисающих кобурах. Оказалось, патруль.
Выслушав Маняшу, повертели заметку из газеты про Данину гибель. Переглянулись озадаченно и сочувственно.
— Как же ты его судьбу узнаешь? Или хотя бы где могила? — сказал один. — Тут, ласточка, по всему Крыму народу легло — тыщи!
— Погоди… — возразил, подумав, второй. — Может, ей на Качу надо? В авиационную школу! Авиаторы, они все друг про дружку знают! Их же мало, по пальцам сосчитать! Может, и знает кто?
Она уцепилась за совет. Военморы сказали, что ей надо идти на Графскую пристань, оттуда через бухту ходят баркасы, пацаны на яликах перевозят. А там спрашивать и дуть пехом до самой Качи.
Она решилась идти, только спросила напоследок:
— Чума тут у вас прошла? Остался хоть какой-то народ или всех вымело?
Они посмеялись:
— Так ты же в богатейший квартал попала. Тут, знаешь, кто раньше жил? Кто жил — тю-тю! А народ есть! Эскадры покуда нет, один учебный отряд, но уже вся Корабельная сторона шевелится.
На пристани находились старик в парусиновом костюме и панаме, молодая женщина с ребенком, двое рыбаков с пустой плетеной корзиной. Смотрели в воду. Поодаль из глубины всплывали и лопались пузыри. На них взирал, склонив бронзовый клюв, орел с колонны-памятника.
Вода заплескивала на разъеденные временем ступени. По ступеням из глубины тянулся резиновый шланг, какая-то веревка. Два полуголых матроса равномерно качали помпу, коричневые спины блестели от пота. Шипел сжатый воздух. На земле лежали серые резиновые водолазные рубахи, блестели свинцовые калоши и грузила.
Глубина вскипела пузырями, из нее, медной башкой вперед, медленно всплывал водолаз. Он тащил плоский металлический ящик в зеленой слизи. Когда высунул мятый шлем из воды, к нему кинулись, шлем свинтили, показалась голова в вязаной шапочке. Лицо у водолаза было багровым от натуги. Он жадно затянулся протянутым окурком, присел на ступени, передыхая. Ящик вытащили, сбили замки. Внутри хлюпало, ящик был туго набит пачками никому более ненужных царских ассигнаций. Их выбрасывали под ноги, они развеивались ветром. Больше в ящике ничего не оказалось.
Старик в парусине вздохнул:
— Опять не то, извините!
Водолаз выругался и сказал:
— Давай колпак!
Ему навинтили шлем, стукнули по макушке, и он, кивнув, снова ушел в глубину.
— Что ищете? — спросила Маняша старика.
— Списки расстрелянных товарищей! Контрразведка белогвардейская при отъезде свой архив затопила! — сказал он негромко. — Надо знать имена!
Сипела и чавкала помпа. К пристани подходила лодка. В ней сидел какой-то человек в белой флотской робе, с костылем, смотрел в сторону, курил, поплевывал. Под рукой у него лежала стопка перевязанных бечевой книг. Крепкая женщина — перевозчица в тельняшке и белом платочке бойко гребла, не оглядываясь. Ловко причалила и быстро бросила: