Звонок раздался в половине пятого. И хотя трубку взял без промедления, успел подумать, что это, наверно, и есть тот звонок, о котором предупреждал Валера в «военном послании».
— Слушаю. Кто говорит?
— Бориска! Это ты?.. Как хорошо, что застала… Здравствуй!
Я ужасно обрадовался.
— Привет, Галя! А Валеры дома нет. В семь часов придет. Так и написал в записке: если позвонят, то скажи, что прибуду в девятнадцать ноль-ноль.
— Кто позвонит? — тихо, словно из другого города, спросила Галя.
— Как кто? Разве не ты? Вечером с Валерой разве не ты была? Я думал, что вместе ходили в ресторан или в гости…
— Я не ходила, — покорно, как вызванная к доске ученица, проговорила Галя и тут нее встрепенулась, переменила тон: — Что это мы — о нем да о нем. Вовсе не Валерию звонила — хотела узнать, какие у тебя новости, как живешь.
— Нормально живу. Скоро в комсомол будут принимать. Троек пока нет…
— А что с Надей? Написала тебе?
Я отвечал на Галины вопросы, она еще о чем-то спрашивала, но я чувствовал: вопросы задает больше из вежливости, сама же думает о другом. Так и было — вдруг оборвала разговор и сказала, что из прежнего высотного общежития их переводят в новое, по улице Кирова, дом десять. А жить будет в двадцать второй комнате. И телефон будет другой.
— Запиши на всякий случай, — предложила Галя, и я под диктовку вывел на листке номер телефона и адрес нового общежития. — Раисе Ильиничне привет передай, — заканчивая разговор, сказала Галя. — И отцу. Обязательно.
— А Валере? — затаенно спросил я.
— Как хочешь… Впрочем, можешь и ему передать. Бориска, будут какие новости — звони. Тебе-то всегда рада. Салют!
«Необязательный» Галин привет я в тот же вечер передал Валере. И положил перед ним листочек с адресом и телефоном.
Листок Валера рассматривал долго, будто хотел навсегда запомнить то, что там было написано. Потом свернул его вдвое и спрятал в записную книжку.
— Больше никто не звонил?
— А кто еще должен звонить? — задал я Галин вопрос.
— Мало ли кто, — машинально ответил Валера. — Друзья могли, междугородная… — И тут же строго посмотрел на меня. — Президент Франции собирался звонить! Ты, старина, что-то стал не в меру любопытен. Давай сразу договоримся, чтобы не было потом недоразумений: совать свой нос в мои дела ты не должен. Понятно? А то и прищемить могу. Не обижайся.
Но я обиделся. Разговаривает со мной, будто я враг ему. Что ж, если не желает, могу и не вмешиваться.
И верно: ни в этот, ни на другой день я даже имени Гали не произнес. Зато рассказал о ней в письме к Наде. Сделать это мне было просто необходимо. Обиду и боль Гали я ощущал, как свою собственную. Ведь звонила она не для того, чтобы узнать о моих новостях, — о Валере беспокоилась. Что случилось с ним? Еще недавно писал ей хорошие письма, сфотографировались на одной карточке, дорогой телескоп подарил, и как-то уже само собой считалось, что они жених и невеста. А теперь избегает ее, злится. Почему?
«Не понимаю, — писал я Наде, — как можно обижать человека, которого еще вчера любил. И какого человека! Галю — прекрасную, добрую, сердечную. Лучшую работницу фабрики и отважную парашютистку, в общем, Человека с большой буквы. Неужели вместо любви, если она кончается, должна прийти жестокость? Значит, не случайна поговорка: от любви до ненависти один шаг? Конечно, я мало знаю жизнь, но мне кажется невозможным, чтобы я вдруг пожелал тебе чего-то плохого или причинил боль. А может, брат по-настоящему не любил Галю? Как все сложно в человеческих отношениях. И непонятно. Я, например, сижу за партой с красивой девочкой, многие ребята вздыхают по ней, а я хоть бы что, равнодушен…»
Теперь, особенно по вечерам, дома у нас поселилась тревожная и тягостная тишина, лишь временами нарушаемая шумом телевизора. Валера и родителям запретил вмешиваться в его личные дела, и никаких разговоров о Гале больше не велось.
Отец (и всегда-то не очень разговорчивый) за последнюю неделю только дважды обратился при мне к Валере. Первый раз — в защиту моего здоровья. Сказал, чтобы Валера в комнате не курил.
— Борис, слава богу, этим у нас не балуется, значит, и приучать его к табачной отраве нечего.
— На лестницу, что ли, каждый раз выходить! — Валера повел нахмуренным взглядом в сторону отца. — Что-то не слышал о таком.
— Если не можешь бросить, значит, будешь выходить. — Твердый и спокойный голос отца как бы исключал всякую попытку продолжать бесполезный спор. — Сидеть Борису в прокуренной комнате и травиться никотином я не позволю.