Валера потянулся всем своим могучим телом.
— Последние деньки гуляю. — Он вздохнул и, вспомнив о сигарете в руке, сказал: — Открой, старина, форточку. Выкурю одну.
Я почувствовал, что с разговором лучше немного обождать.
Удачный момент представился скоро: мы остались, с Валерой вдвоем (мама уехала проводить экскурсию, отец ушел в пожарную часть), а динамик, висевший на кухне, пожелал нам веселого настроения в заключительной песенке передачи «С добрым утром». Мы сидели за столом, пили чай. Я выключил динамик и спросил напрямую:
— Ты в ящике стола не брал журнал «Юность» за прошлый год?
Брат подумал секунду и, словно выигрывая время, на вопрос ответил вопросом:
— А что, разве журнал исчез?
— Не исчез. Просто лежит не так… Не как раньше.
— А зачем ему лежать особенно? Что-то прятал в нем?
— Ты же смотрел журнал. Знаешь…
Отпираться брату стало совестно, и он, смущенно почесав широкий нос, засмеялся.
— Не ругай, старина, грешен: видел в журнале письма.
— И читал?
— Если без вранья, то было такое дело… Там ведь и про меня есть немного. Про одеколон, видишь, подцепили… Так что прочитал. Каюсь. Ну что теперь делать? Казни. Можешь по шее треснуть. Разрешаю… Интересные, понимаешь, письма этой твоей приятельницы Н.
В признании Валеры чего-то неожиданного для меня не было, потому я и рассердиться по-настоящему уже не мог. Чинить расправу над братом я не стал, лишь спросил с затаенным интересом:
— Тебе правда понравились письма?
— Классика! — восторженно подтвердил Валера. — Как в кино!
Такая похвала показалась мне подозрительной.
— Не шутишь, нет! Правду говоришь?
— Правду хочешь… — Валера согнал с лица улыбку. — Старина, в бутылку не лезь, но если без вранья, всерьез, то эти писульки твоей прекрасной Н. — не из жизни, а из книжечек.
Я побледнел, и Валера сжал мою руку.
— Будь мужчиной. Правде надо смотреть в глаза. Я-то, поверь, побольше твоего знаю жизнь. И про любовь знаю… не из книжечек. Какая еще любовь? Что за овощ? Где она? Сам когда-то верил. А теперь — нет, дудки, нема дураков. Взять ту же Наташку. Помнишь, письмо прислала. Одеколоном надушено. Уж в какой верной любви клялась, какие слезы лила, когда прощались!.. А что вышло? Заказываю три дня назад междугородную. Берет трубку и опять в слезы: «Лерчик, дорогой, прости-извини, вернулся из загранплаваний Петя. У нас с ним старая дружба. Вельветона привез, японского шелка, белые джинсы, две пары кроссовок. Предложение сделал. Не думай обо мне плохо. Всегда буду помнить тебя». Вот и вся любовь! Мы чай тут пьем, а в это время они заявление в загс подают. Все женщины такие.
— И Галя такая?
— А что — Галя? — Валера поморщился, погладил пальцами усы. — Утешится и Галя. Найдет себе парня — про меня и не вспомнит.
— И правильно сделает! Ты же предал ее!
— Ну ты словечки-то выбирай. Предал! — Валера сердито отодвинул на дальний конец стола тарелку.
— Конечно! Разве честно поступил? Она так любит тебя. До сих пор любит.
— Много ты знаешь!
— Знаю. Вчера разговаривал с ней.
— С Галей? — спросил Валера. — Здесь была?
— Как же она может прийти? По телефону разговаривал. А ты ни разу не позвонил. Значит, никогда и не любил по-настоящему.
— Ну, старина, ты делаешь безответственные заявления. И обидные для меня. Галочку я любил. Для чего же тогда переписывался два года? Телескоп ей приволок. На свои, заработанные купил. Невестой называл.
— Вот именно, — воскликнул я, — зачем?
— Необъяснимая ирония судьбы, — философски сформулировал Валера. — Жизнь, братишка, штука сложная. Такие шарады загадывает, что и головы не хватит ответить.
— По-моему, — заметил я, — ты эту философию придумал, чтобы не отвечать ни за что. А я считаю: любишь человека, так надо, веем ради него пожертвовать.
— Братишка, — Валера небольно потянул меня за чуб, — хоть и нахватался ты верхушек, только рано вести тебе такие разговоры. Для тебя жизнь пока в, двух красках — черное, белое.
В это время зазвонил телефон, и Валера, скрывшись за дверью, поднял трубку.
— А! Вероника! — с шумной радостью воскликнул он. — Салям алейкум, привет, моя куколка! — Оставаться в передней или уединяться в комнате Валера почему-то не захотел — вернулся с аппаратом на кухню и сел напротив к столу. Даже подмигнул мне, словно приглашая быть свидетелем разговора. — Что делаю? — игриво переспросил он. — Разве не догадываешься? Жду, когда позвонит одна хорошенькая девушка… Какая? Кудрявенькая, симпатичненькая, глазки голубые, щечки розовые, с ямочками… Как зовут? Вероникой зовут… Ах, Вероника, ничего я не сочиняю. Ты сама не знаешь своей чудесной убойной силы. Твои глаза, как снайперская винтовка с оптическим прицелом, первым же выстрелом поразили мое сердце, а улыбка, как разорвавшийся гаубичный снаряд 152 калибра, взрывной волной бросила мое тело к твоим стройным ножкам…