Тем не менее сама глубина этого раскола застала многих экспертов врасплох и долгие годы не замечалась Соединенными Штатами, которые страшились всемирного коммунистического заговора. Нельзя не признать, что война в Корее и последующие разногласия между США и Китаем по поводу Тайваня требовали больше внимания, чем прохладные отношения Москвы и Пекина, при которых сравнительно небольшая помощь Сталина Китаю всегда предполагала привилегии СССР в Монголии и Маньчжурии. Хотя Мао смог восстановить равновесие в ходе переговоров с русскими в 1954 году, его враждебность к США из-за островов Цзиньмэнь и Мацзу и более непоколебимая (во всяком случае, в то время) вера в неизбежность конфликта с капитализмом заставляли его с подозрением относиться к политике разрядки Хрущева. Однако, с точки зрения Москвы, в конце 1950-х годов было глупо без особой необходимости провоцировать американцев, особенно учитывая их очевидное преимущество в ядерном арсенале; также было бы дипломатической ошибкой поддержать Китай в 1959 году в его приграничном конфликте с Индией, имевшей особое значение для России в «третьем мире»; а кроме того, из-за склонности китайцев к независимым действиям было бы очень неразумно способствовать развитию их ядерной программы без должного контроля над ней, но Мао считал все вышеперечисленное предательством.
К 1959 году Хрущев разорвал соглашение о ядерном оружии с Пекином и начал предлагать Индии гораздо более крупные займы, чем те, которые когда-либо предоставлялись Китаю. В следующем году этот «раскол» увидели все, кто присутствовал на Всемирном конгрессе коммунистических партий в Москве. К 1962–1963 годам ситуация стала еще хуже: Мао осудил русских за то, что они уступили в кубинском конфликте, а позже — за подписание договора о частичном запрете ядерных испытаний с США и Великобританией; русские к этому моменту приостановили всякую помощь Китаю и поддержавшей его Албании, увеличив поставки в Индию. Тогда же произошло первое столкновение на советско-китайской границе, хотя и далеко не такое серьезное, как в 1969 году. Куда более тревожной представлялась новость о том, что в 1964 году китайцы испытали свою первую атомную бомбу и активно разрабатывали системы доставки{902}.
В стратегическом плане этот раскол был важнейшим событием после 1945 года. В сентябре 1964-го читателей «Правды» шокировала статья о том, что Мао не только претендует на территории в Азии, отвоеванные Россией у Китайской империи в XIX веке, но также осуждает захват СССР Курильских островов, некоторых районов Польши, Восточной Пруссии и части Румынии. По мнению Мао, территорию России следовало уменьшить на полтора миллиона квадратных километров!{903} Трудно сказать, насколько сильно самоуверенный китайский лидер увлекся собственной риторикой, но можно не сомневаться, что все это — наряду с пограничными столкновениями и разработкой Китаем ядерного оружия — сильно тревожило Кремль. Более того, вполне вероятно, что наращивание военного потенциала СССР в 1960-е годы было отчасти связано с этой новой угрозой на востоке, а не только с необходимостью реагировать на увеличение администрацией Кеннеди оборонных расходов. «Число советских дивизий вдоль китайской границы возросло с пятнадцати в 1967 году до двадцати одной в 1969 году и тридцати в 1970-м», причем второй скачок был вызван серьезным столкновением у острова Даманский (Чжэньбао) в марте 1969 года. «К 1972 году сорок четыре советские дивизии охраняли 4500 миль границы с Китаем (по сравнению с тридцать одной в Восточной Европе), а четверть советских ВВС была переброшена с запада на восток»{904}. Теперь, когда Китай обладал водородной бомбой, появились признаки того, что Москва рассматривает возможность упреждающего удара по ядерному объекту на Лобноре, в результате чего США начали составлять собственный план чрезвычайных мер, поскольку не могли позволить России уничтожить Китай{905}. С 1964 года Вашингтон далеко отошел от размышлений о совместных с СССР «превентивных военных действиях», имевших целью остановить развитие Китая как ядерной державы!{906}
Это едва ли означает, что маоистский Китай превратился в полноценную третью сверхдержаву. Он страдал от тяжелейших экономических проблем, усугублявшихся решением лидера страны начать «культурную революцию» с вытекавшими из нее неравномерностями и неопределенностью. Хотя Китай мог похвастать крупнейшей в мире армией, его народное ополчение вряд ли могло противостоять советским мотострелковым дивизиям. Китайский флот был пренебрежительно мал по сравнению с русским, его довольно крупные ВВС состояли в основном из устаревших самолетов, а средства доставки ядерного оружия еще не были доведены до ума. Однако даже если СССР и не был готов рисковать, провоцируя американцев и настраивая против себя весь мир массированным ядерным ударом по Китаю, то любой конфликт меньшего масштаба немедленно привел бы к огромным жертвам, причем Китай, казалось, мог на них пойти — в отличие от советских политиков эпохи Брежнева. Поэтому неудивительно, что по мере ухудшения русско-китайских отношений Москве приходилось не только демонстрировать заинтересованность в переговорах об ограничении ядерных вооружений с Западом, но и ускоренными темпами налаживать связи с такими странами, как ФРГ, которая при Вилли Брандте гораздо охотнее способствовала политике разрядки, чем при Аденауэре.