И все же если исходить из чисто экономических критериев, то Китай казался классическим примером экономической отсталости. Например, в 1953 году на него приходилось только 2,3% всей мировой промышленной продукции, а его «общий промышленный потенциал» составлял лишь 71% от британского в 1900 году!{957} Его население, каждый год прираставшее десятками миллионов человек, состояло в основном из бедных крестьян, чья производительность была удручающе низкой и мало давала государству с точки зрения «добавленной стоимости». Социальные потрясения, вызванные военной диктатурой, вторжением Японии, а затем гражданской войной конца 1940-х годов, не прекратились и тогда, когда крестьянские коммуны отобрали землю у семейных хозяйств после 1949 года. Тем не менее экономическое будущее было не совсем уж безнадежным. Китай имел базовую инфраструктуру в виде автомобильных и узкоколейных железных дорог, его текстильная промышленность была весьма основательной, города и порты являлись центрами предпринимательства, а Маньчжурский регион был особенно сильно развит японцами в 1930 годы{958}. Чего стране не хватало для перехода к этапу промышленного бума, так это продолжительного периода стабильности и крупных капиталовложений. Оба эти условия были в известной мере достигнуты в 1950-е годы благодаря доминированию коммунистической партии и притоку помощи из СССР. Пятилетний план 1953 года был специально составлен с оглядкой на сталинские приоритеты развития тяжелой промышленности и увеличения производства стали, железа и угля. К 1957 году объем промышленного производства удвоился{959}. С другой стороны, объем готового капитала для инвестиций в промышленность, как собственного, так и заимствованного у России, был совершенно недостаточен для страны с такими экономическими потребностями, а разрыв между Китаем и СССР привел к внезапному прекращению финансовой и технической поддержки со стороны северного соседа. Вдобавок непродуманное решение Мао о «большом скачке» за счет создания тысяч деревенских мастерских по производству стали и его кампания, названная «культурной революцией» (из-за которой технические специалисты, профессиональные управленцы и квалифицированные экономисты оказались в немилости), существенно замедлили развитие. Наконец, на протяжении всего периода 1950–1960-х годов конфронтационная дипломатия КНР и ее вооруженные столкновения почти со всеми соседями вынуждали тратить значительную часть скудных денежных средств на армию.
Период культурной революции не был исключительно негативным с экономической точки зрения; по крайней мере, он подчеркнул важность сельских районов, дал стимул малым предприятиям, улучшил агротехнику и принес в деревни элементарные медицинские услуги и соцзащиту{960}. Как бы то ни было, резкое увеличение национального продукта могли обеспечить только дальнейшая индустриализация, совершенствование инфраструктуры и долгосрочные инвестиции, и всему этому способствовало сворачивание культурной революции и активизация торговли с США, Японией и другими передовыми экономиками. Китайские месторождения угля, нефти и ценных металлов разрабатывались ускоренными темпами. К 1980 году по объему производства стали (37 млн. тонн) Китай опережал Великобританию и Францию, а его потребление энергии от современных источников как минимум вдвое превышало данный показатель в любой из ведущих европейских стран{961}. К этому же времени его доля в мировом производстве возросла до 5% (с 3,9% в 1973 году), то есть по данному показателю Китай почти догнал ФРГ{962}. Этот бурный рост, однако, сопровождался проблемами, и руководству страны пришлось скорректировать в сторону уменьшения цели «четырех модернизаций»; также нелишне повторить, что если китайскую статистику дохода или производства рассматривать в расчете на душу населения, относительная экономическая отсталость этой страны вновь представляется совершенно очевидной. И все же несмотря на эти недостатки, со временем стало ясно, что азиатский гигант наконец поднялся и решил создать прочную экономическую основу для своей предполагаемой роли сверхдержавы{963}.
Пятым регионом, который Никсон выделил в своей речи в июне 1971 года, была «Западная Европа», что, конечно, отсылало к географии, а не являлось обозначением объединенной напористой державы, подобной Китаю, СССР и США. Сам этот термин разными людьми понимался по-разному: все страны за пределами зоны русского влияния (в том числе Скандинавия, Греция и Турция); либо первоначальное (или расширенное) Европейское экономическое сообщество, которое по крайней мере имело организационную структуру; либо группа прежних великих держав (Великобритания, Франция, Германия, Италия), с которой приходилось консультироваться, скажем, госдепартаменту США перед применением новой политики в отношении России или на Ближнем Востоке. Но даже эти перечисленные варианты не охватывают всех возможных разночтений, ведь на протяжении большей части этого периода Великобритания считала, что Европа начинается на другой стороне Ла-Манша, а кроме того, многие убежденные сторонники евроинтеграции (не говоря уже о немецких националистах) воспринимали послевоенную разделенность континента лишь как временную ситуацию, после которой страны по обеим сторонам «железного занавеса» обязательно создадут некий более крупный союз. Таким образом, с политической и конституционной точек зрения термин «Европа» или даже «Западная Европа» был не более чем фигурой речи или расплывчатой культурно-географической идеей{964}.