Четвертый фактор связан с тем, что японским фирмам практически гарантирован внутренний сбыт во всех сферах, исключая престижное потребление и специализированную продукцию, чем уже не могут похвастаться ни американцы, ни, несмотря на попытки защитных мер, многие европейцы. Хотя во многом этого удается достичь благодаря встроенным бюрократическим механизмам и ограничениям, разработанным для того, чтобы сделать внутренний рынок благоприятным для японского производителя, даже отказ от подобных меркантильных ухищрений вряд ли заставит японцев «покупать импортное», за исключением сырья и продуктов питания; это обеспечивается высоким качеством и проверенным статусом японских товаров, развитым чувством национальной гордости и сложной системой внутреннего распределения и торговли.
Наконец, пятый фактор — высокая квалификация японской рабочей силы, во всяком случае измеряемая различными тестами на наличие математических и прочих способностей, не только развиваемых весьма конкурентоспособной системой образования, но и тренируемых собственно работодателем. Даже пятнадцатилетние японцы демонстрируют значительное превосходство по тестовым предметам (например, по математике) над большинством европейских и американских сверстников. На более высоком академическом уровне соотношение уже иное: в Японии очень мало нобелевских лауреатов, зато инженеров выпускается значительно больше, чем в любой европейской стране (и на 50% больше, чем в США). В области исследований и разработки в Японии занято 700 тыс. человек — больше, чем в Великобритании, Франции и Западной Германии вместе взятых{1074}.
Трудно дать количественную оценку воздействию перечисленных пяти факторов в сравнении с аналогичными показателями других ведущих экономик мира, но в совокупности они совершенно очевидно обеспечивают японской экономике необычайно мощный базис. Способствуют процветанию и свойственные японцам способность к обучению и усердие, а также гармоничные отношения работодателей и подчиненных: профсоюзы создаются компаниями, все стремятся к достижению компромисса, практически не бывает забастовок. Разумеется, негативные последствия неизбежны: большая продолжительность рабочего дня, безоговорочное следование «этике компании», включая совместную утреннюю зарядку (но далеко не ограничиваясь ею), отсутствие по-настоящему независимых профсоюзов, стесненные жилищные условия, упор на иерархию и субординацию. Более того, за пределами предприятий в Японии существуют радикально настроенные студенты. Подобные факты, а также другие тревожные явления японского общества отмечают многие западные обозреватели{1075}, причем некоторые из них, кажется, относятся к этой стране с такой же смесью ужаса и благоговения, какую демонстрировали в начале XIX столетия жители континентальной Европы по отношению к британской фабричной системе. Иными словами, устройство производственной и общественной сфер, явственно демонстрирующее большую эффективность с точки зрения результата, а следовательно, материального и финансового его наполнения, означает неудобный вызов традициям, нормам и индивидуалистическому поведенческому подходу. Постольку, поскольку воспроизведение «японского экономического чуда» предполагает не только копирование той или иной технологии или управленческого принципа, но и имитацию японской общественной системы, о которой обозреватель Дэвид Халберстам замечает: «Это новейший и… самый трудный вызов для Америки конца столетия… конкуренция куда серьезнее и интенсивнее, чем… политическое и военное противостояние с Советским Союзом»{1076}.
Как будто бы одного индустриального вызова было недостаточно, он дополняется необычайно быстрым проникновением Японии в сферу крупнейших мировых стран-кредиторов с ежегодным экспортом миллиардов йен. Трансформация, начавшаяся в 1969 году, когда министерство промышленности и международной торговли сняло экспортный контроль над кредитованием и стало стимулировать международные инвестиции, объясняется двумя основными причинами. Первая из них — чрезмерный уровень личных сбережений японцев, которые откладывают до 20% заработной платы; так что к 1985 году «уровень сбережений населения впервые превысил среднегодовой доход»{1077}, что дает финансовым институтам все больше и больше средств, которые они могут инвестировать за рубеж, получая высокий доход. Вторая причина — беспрецедентное активное сальдо торгового баланса, ставшее результатом резкого роста экспортных доходов. Опасаясь стремительного роста уровня инфляции в случае сохранения этих средств в стране, японское министерство финансов поощряло зарубежные инвестиции крупнейших банков{1078}. В 1983 году чистый отток японского капитала составил $17,7 млрд., в 1984-м подскочил до $49,7 млрд., а в следующем, 1985 году снова резко вырос до $64,5 млрд., что сделало Японию крупнейшим нетто-кредитором. К 1990 году, по прогнозу директора института международного экономического прогнозирования, остальной мир будет должен Японии астрономическую сумму в размере $500 млрд., а к 1995-му, утверждает исследовательский институт Номура, общая сумма ее зарубежных активов составит $1 трлн{1079}. Немудрено, что японские банки и фондовые компании стремительно становятся самыми крупными и успешными в мире{1080}.