Короче, почему не попользоваться?
Похоже, что я просто не созрел для того, чтобы грабить мертвого. Во всяком случае, только что умершего. К тому же друга. Вот и все, точка. Будь я проклят, если я смогу найти хоть один весомый логический аргумент против ограбления мертвого. Как ни крути, мертвые не возражают против этого, не то что живые. Если они не берут туда свое земное имущество, то какая им разница, к кому оно перейдет?
И видит Бог, мертвецов грабят сплошь и рядом. Грабят полицейские. Когда в какой-нибудь вонючей дыре в Бауэри умирает очередной доходяга, стражи порядка первым делом опустошают его карманы. Конечно, у меня более высокие нравственные критерии, чем у полицейского, но и я – не совершенство.
Самое трудное – отказаться от живых денег. Когда я забираюсь в чужой дом или контору, я неизменно забираю всю наличность. Даже придя за другим, я машинально кладу в карман попавшиеся на глаза деньги. При этом я даже не задумываюсь, у меня как бы срабатывает условный рефлекс.
На этот раз я не взял ни цента. Был, правда, момент, когда я заколебался и чуть было не сунул в карман золотые часики и изумрудные сережки. Не потому, что эти вещички представляли какой-то особый соблазн. Мне показалось, что я могу это сделать почти на законном основании. В конце концов именно мы с Каролин их увели, а не кто-то другой.
Но ведь нам за них уже заплатили, правда? Так что они не наши. Они принадлежат Абелю и останутся в его квартире.
Когда я понял, что искать никель дальше бесполезно, я снял с полки подаренную мной книгу Спинозы и перелистал ее. Абель поставил сюда книгу в последние часы своей жизни. Наверное, перед этим он тоже перелистал ее, останавливаясь, чтобы пробежать глазами какое-нибудь изречение, а то и целый абзац.
«Легко может статься, – прочитал я, – что тщеславный возгордится и вообразит, что угоден окружающим, тогда как в действительности он давно всем надоел».
Уходя, я взял Спинозу с собой, сам не знаю, почему. В конце концов книга принадлежала Абелю, подарок есть подарок, но мне отчего-то казалось, что я должен взять его назад.
Может быть, мне просто жутко не хотелось уходить с пустыми руками.
Глава 13
Чтобы не попадаться на глаза тому же лифтеру, я хотел спуститься по лестнице до четвертого этажа, где жил Меррей Файнзингер. Кто его знает, может, у служивого память работает сверхурочно. Но едва я поравнялся с лифтом, меня кивком и улыбкой остановила пожилая дама в черном каракулевом жакете с маленькой собачонкой на руках. Собачонка была, кажется, мальтийской породы. Каролин сразу бы определила.
– Попадете под дождь, – сказала она. – Вернитесь, возьмите плащ.
– Да нет, я и так опаздываю.
– У меня пластиковая накидка всегда с собой. – Она похлопала по сумке, висевшей на плече. – Вы ведь сын миссис Стеттнер, правда? Как мама?
– Спасибо, хорошо.
– Как ее горло, лучше?
– О да, гораздо лучше!
– Приятно слышать, – сказала дама и почесала собачку за ухом. – Радости, должно быть, ей, что вы приехали ее навестить! Долго пробудете? Только выходные или подольше?
– Постараюсь как можно дольше.
– Очень правильно, – одобрила она. Прибыл лифт, дверцы раскрылись. Я вошел за дамой в кабину. Лифтер был тот же, но по его глазам я видел, что он меня не узнает. – Вы, пожалуй, не помните меня. Я – миссис Померанц из 11-К.
– Ну как же, миссис Померанц, прекрасно помню.
– Значит, мама лучше себя чувствует? Когда же мы с ней говорили? Такая жалость – случившееся с ее братом. С вашим дядей.
«А что с ним, интересно, случилось?»
– Что же делать, – пробормотал я, сжимая Спинозу.
– Кажется, сердце?
– Совершенно верно, сердце.
– Это еще не самое худшее. Должно быть, слышали о нашем соседе? О мистере Крау из 11-Д?
– Слышал. И это случилось только вчера, верно?
– Говорят, позавчера. И знаете, еще что говорят? Что он покупал вещи у жуликов. Об этом даже в газетах было. Вообразите, в этом самом доме, после создания кооператива и вообще, оказывается, что один из жильцов знался с жуликами. А потом его взяли и убили в собственной квартире.
– Да, это ужасно!
Лифт остановился на первом этаже, и мы вместе прошли вестибюль. В дверях миссис Померанц опустила собачку на пол и пристегнула поводок к ее ошейнику. Она достала из сумки дождевик:
– Возьму на руку, чтобы не возиться, когда польет... Да, случай с мистером Крау – тут призадумаешься. Такой обходительный мужчина, я от него ничего, кроме доброго слова, не слышала. Может, он и преступник, но все равно хороший был сосед.
Пройдя мимо швейцара, мы остановились под навесом. Собачонка отчаянно тянула хозяйку к парку, а мне не терпелось пуститься в противоположном направлении.
– И все-таки он был барыгой, – сказал я.
– Да, да, их так называют – «барыга».
– И знаете, что говорят? Будто хорошие барыги – всегда добрые соседи.
Ехать в Нижний Манхэттен не было смысла. Когда я вышел из квартиры Абеля, рабочий день уже закончился. Опасаясь попасть под дождь и подмочить Спинозу, я на Бродвее сел в автобус. Потом сошел на своей Семьдесят второй и пошел домой. Дождя все еще не было.
Почтовый ящик был набит счетами и рекламой. Поднявшись к себе, я рассортировал ворох бумаг. Предложения продать – в мусорный ящик, требования оплатить – в аккуратную пачку. Зарабатывать и тратить – вот куда уходят наши физические и духовные силы, подумал я и поставил Спинозу на полку рядом с Вордсвортом.
Потом я позвонил Каролин домой. Телефон молчал. Набрал номер Дениз, и подошедший Джаред сказал, что ее нет дома. Сделал звонок в «Салон для пуделей», услышал автоответчик, но мне не хотелось общаться с машиной, и я повесил трубку. Едва я отошел, зазвонил телефон. Я взял трубку, сказал «алло». Молчание. Я еще раз сказал «алло», но раздался легкий щелчок: на другом конце провода повесили трубку.
Ошибка. Или это тот, кто звонил мне вчера вечером. Или какая-нибудь бывшая подружка, решившая в последний момент, что ей не о чем говорить со мной. Может быть, кто-то хотел узнать, дома ли я.
Я взял зонтик и пошел к выходу. Телефон зазвонил опять. Я вышел и аккуратно запер дверь на все замки. Звонки провожали меня до самого лифта.
В итальянском заведении на Бродвее я заказал тарелку спагетти и большую порцию салата с растительным маслом и уксусом. Как-никак с самого утра ничего не ел, кроме кусочка торта и стакана молока у Абеля. Я испытывал голод, досаду, одиночество и усталость, и сейчас мог избавиться хотя бы от чувства голода. Взятое на десерт тортони, как всегда, оказалось менее вкусным, чем ожидаешь от блюда с таким заманчивым названием. Вдобавок я никогда не мог понять, что это такое – мороженое или охлажденный мусс. Зато от выпитых подряд четырех чашечек чернильного кофе «эспрессо» с добавкой нескольких капель анисовой настойки усталость как рукой сняло. К этому времени я почти забыл, что меня так раздосадовало. Не прошло только чувство одиночества, но с одиночеством можно жить.
Домой я шел под дождем. Луны не было видно, и я не мог узнать, есть вокруг нее ореол или нет.
Когда я вошел в свой подъезд, обычно флегматичный Арманд назвал меня по имени. Я сегодня уже дважды проходил мимо него, и он умудрялся меня не замечать. Он и Феликс – два сапога пара, оба сонные, вялые, а третий швейцар, дежуривший по ночам, взял себе за правило появляться на людях только под градусом. Их бы всех на месячную переподготовку на Восемьдесят девятую или Риверсайд-драйв.