— Но сначала надо, чтобы мясо сильно охладилось, а потом уже готовить, — уточнил он.
У Марии с Габи есть куры, кролики и садик. Мне кажется, что им достаточно того, что они находят в природе, чтобы прокормиться. Фургончик булочника приезжает два раза в неделю, и они покупают у него запеченный с сыром хлеб, муку, сахар и кофе. Мария очень любит кофе и кладет в него гору сахара. Когда к ним кто-нибудь заходит в гости, неважно, в какое время дня, она всегда говорит: «Сейчас кофейку сделаем». Кофе готовит она и утром приносит Габи в постель. Мне позволено в этот момент сидеть между ними на кровати. Мы смотрим, как солнце золотит верхушки деревьев. Когда оно полностью показывается из-за леса, Габи восклицает:
— Подъем, лентяи!
Габриэль говорит про себя, что он дровосек-анархист. Для меня, ребенка, это сводится к двум вещам — он никогда не выходит из дома без пилы и всегда поет «Песнь Краоны»[32], когда сидит за баранкой своего автомобильчика. Он прошел войну, но ненавидит всех подряд — военных, кюре, политиканов и легавых. К жандармам он относится сносно, потому что как-то вечером, когда Люсьен напился, те вытащили его из канавы и доставили к матери. Мне нравится сидеть в машине Габи, потому что я представляю, что отправляюсь на войну. Машина пахнет бензином, моторным маслом и только-только срубленным деревом. Еще в ней лежат садовые ножи, топоры, молоток, клинья для колки дров и точило для цепи пилы. Но больше всего о войне мне напоминает куча военной формы на заднем сиденье — куртка со штанами, походная обувь, панамы и несколько гимнастерок. Я спрашиваю у Габи:
— А как там на войне?
Он чешет в затылке:
— Девяносто процентов времени — дерьмово и десять процентов — совсем дерьмово.
Он резко крутит руль и съезжает с дороги на просеку. Я подпрыгиваю на сиденье. Мы тормозим прямо у глубокой лужи.
— Увидишь, я тебе отличную просеку покажу, — говорит Габи.
Пахнет мокрой жимолостью и растущим на пнях мхом. Мы долго бредем по сухой траве и наконец попадаем на залитую солнцем поляну у березовой рощи. Габи уже повалил и распилил несколько деревьев. Он кладет на землю пилу, заливает бензин и точит цепь. Иногда он поднимает голову и бросает мне какую-нибудь абсурдную фразу.
— Бакунин говорил, что мужчина никогда не должен расставаться с двумя вещами и очень аккуратно с ними обращаться — с собственным членом и бензопилой. — Потом трясет головой, закатывает глаза и восклицает: — Господи, которого нет, какую только дурость не скажешь! Ты только родителям не передавай, лады?
Люсьен говорит, что его брат, когда работает, всегда болтает разные глупости. Якобы даже на войне он сначала смешил немцев, а потом стрелял. У Габи свое представление о работе — одной работы недостаточно для того, чтобы он ее делал. Как-то мы перекусывали, и он мне объяснил:
— Если работа начинает меня доставать, я нахожу другую. И уж ясное дело, безо всяких начальников. И в любви то же самое — как только я начинал скучать с какой-нибудь дамой, то сразу уходил. Мария не такая, сам знаешь, я обожаю даже щепки ей для растопки колоть, она — моя хозяйка. Когда я смотрю, как она вышивает или вяжет всякие свои вещицы, мне кажется, что всё будто в первый раз. Увидишь, когда тебе будет приятно заниматься с какой-нибудь дамой всякими дурацкими штучками, значит, она — та самая.
Когда Габи не рубит лес, он помогает на полях, сено заготавливает. Или поросенка может заколоть и кровяной колбасы наделать. «Но платят ему за это редко», — замечает Люлю.
Габи так и не сделал себе страховой полис и не переводит денег в пенсионный фонд, он говорит, что «все это придумали капиталисты, чтобы держать в узде рабочих». Когда припрет, он расплачивается с врачом или с аптекарем кубометрами леса, курами или сушеными сморчками.
Больше всего Габи любит лес, где «нет ни бога, ни хозяина». Когда он заводит пилу, я еще не закончил носиться между поляной и машиной и таскать ему инструменты. Я притворяюсь, что приболел, чтобы надеть военную куртку, которая доходит мне до колен. Я развожу костер. В лесу костер — святое дело. Габи показывает мне местечко, куда я складываю всякие веточки и кору деревьев. Делаю пирамидку из бревен, которые уже лижут первые языки пламени. Габи следит за мной краем глаза.
— Много не клади, а то потухнет. — Сегодня он вырубает молодняк. — Пойдет на растопку, булочникам особенно по душе печку растапливать, — объясняет он мне.
32
Французская военная песня Первой мировой, запрещенная военным командованием к исполнению из-за антимилитаристских слов и призыва к сложению оружия.