роблемы - это не к ней. Потому что не ей жить с последствиями. Хотя, чёрт побери Артура, теперь и ей тоже. Возвращаясь в комнату, Лиля мысленно прикидывает, какова вероятность того, что она преувеличивает и неправильно понимает, какова вероятность того, что из увиденного сегодня не выйдет ничего страшного и разрушительного. Надо признать, вероятность всё-таки есть, и ей стоит перестать накручивать саму себя, приписывая лучшему другу грехи, которых он, вполне возможно, даже не собирается совершать. Или наоборот. Ещё Лиля думает о девчонке, мечется между «жаль» и «совершенно не жаль», и так и не может решить, к чему именно стоит склониться. В конце концов, она решает, что ничего в жизни не происходит случайно и каждая ситуация - опыт. Может быть, когда-нибудь эта девчонка скажет подругам (или, чем чёрт не шутит, собственной дочери), мол, не связывайтесь с женатыми. Может быть, кто-то из них даже последует этому совету. Может быть, чьё-то сердце не будет разбито. Может быть, она просто придумывает. В голове у неё сейчас такой же беспорядок, как в чемодане. ...На следующий день она предлагает Артуру прогуляться до кинотеатра или ресторана - что угодно, чтобы развеяться. Тот отговаривается головной болью, но часом позже, когда Лиля стучится в дверь его номера, ей отвечает лишь тишина. Это ещё ничего не значит, говорит себе Лиля. Это ещё ничего не значит, повторяет она столько раз, сколько нужно для того, чтобы они зазвучали фальшиво. (На самом деле, фальшивыми они звучат с самого первого раза). *** Он слишком взрослый для того, чтобы верить в любовь и прочие глупости. У него дома жена, и он всегда считал, что в их отношениях всё замечательно. Нет, конечно, у всех свои трудности, куда же без них, но «смотреть на тебя не могу» или «меня от тебя тошнит» - это совсем не про них. Ему нравится смотреть на Нелли, его от неё совсем не тошнит, он относится к ней с заботой и уважением (если можно вообще говорить об уважении после всего, что происходит сейчас). Если его от кого-то и тошнит, то исключительно от себя. Умывшись холодной водой, Артур несколько долгих секунд смотрит в зеркало. Он знает, что это бессмысленно и бесполезно: внешне в нём ничего не изменилось, если только не считать засос под ключицей, все изменения остаются внутри. Прошло всего лишь четыре дня в этом городе, улетать - на седьмой, и блаженный момент, когда Артуру было плевать на последствия, уже далеко позади. Точнее, не так. Когда Майя рядом, ему действительно плевать на последствия, но стоит им оказаться на расстоянии хотя бы нескольких метров друг от друга... Он ещё ничего не делает, он не рушит никакую привычную жизнь. Короткий роман нельзя отмотать назад и выкинуть из памяти, но всегда можно сделать вид, будто ничего не было, всегда можно никому о нём не сказать. Разве что Лиля смотрит странно - скорее всего, всё понимает, даже «всё понимает» безо всяких «скорее всего», но они - лучшие друзья столько лет, и Лиля, вне всяких сомнений, сохранит его тайну. Вот только честно ли это по отношению к ней? Честно ли заставлять её хранить его тайну? Или, больше того, честно ли вообще втягивать её в такую историю? Это удивительно и отвратительно одновременно. Удивительно, что решения принимает и действует он один - он один пересчитывает пальцами позвонки на спине Майи, и один поочерёдно целует её в каждую родинку, и один прикусывает тонкую кожу у неё на ключицах, и один медленно-медленно входит в неё, и один (хотелось бы верить, что один!) разрывается между желанием провести всю жизнь, слушая её жаркие стоны, и просто не-об-хо-ди-мос-тью держать её за руку. Да, решения принимает он один, но втянутыми в это оказываются как минимум Лиля и Нелли, а он не имеет никакого права так распоряжаться их жизнями. И это уже отвратительно. Есть и ещё кое-что. Он понятия не имеет, что в их ситуации хуже - то, что всё это вообще происходит, или то, что совсем скоро это закончится. - У нас нет никакого будущего, и это, наверное, хорошо, - вот что говорит он самому себе, застёгивая рубашку и оборачиваясь к шкафу за свитером. У них нет никакого будущего, и это сводит его с ума. - У нас финальная репетиция, и ты можешь посмотреть, если хочешь, - вот что сказала Майя ему вчера на прощание и вот что служит причиной того, что он сегодня вечером он пораньше уходит с последнего семинара. Сцепив пальцы в замок, Артур сидит в зрительном зале, и его коленки почти упираются во впереди стоящее кресло. Кто только придумал расположить ряды так близко друг к другу! Он мог бы, конечно, усесться на первый, но только там - слишком близко, ничего толком не видно, а он хочет смотреть. Он действительно очень хочет смотреть, хоть и не узнаёт сам себя: раньше ему не было ни малейшего дела до танцев. Но сейчас Майя стоит на сцене, и всё по-другому. Сейчас Майя стоит на сцене, и ничто не в ней не напоминает ни артистку, ни танцовщицу, ни хореографа. Её волосы стянуты в привычную косу, на всякий случай закрученную ещё и в пучок, свободные хлопковые штаны невесть почему заправлены в толстые шерстяные носки, а широкая серая футболка сползает с худого плеча, обнажая лямку спортивного лифчика - кислотно-розового. Эта полоска розового - единственное яркое пятно, всё остальные цвета колеблются между серым и ещё посерее, но поразительным образом он всё равно не может на неё не смотреть. Она бурно жестикулирует, в очередной раз объясняя своим танцорам что-то, очевидное для неё самой, но непонятное остальным, и тут же хмурится, сдувая с глаз почти невидимую прядь, таки выбравшуюся из удобной причёски. Между широких бровей залегает морщинка, почти неразличимая - с такого-то расстояния, но проблема в том, что за несколько дней Артур успел изучить её лицо достаточно для того, чтобы просто взять и представить. Её бледные руки то и дело взлетают вверх (верёвочные фенечки скатываются вниз по запястьям), причудливо изгибаясь. Резко откинув голову, она делает несколько движений - показывает, и Артур забывает дышать. Пара скользящих шагов заканчивается жёсткой, намеренно фиксированной позой, изломанной и дышащей обречённостью. Прогибаясь в позвоночнике, Майя высоко выбрасывает правую ногу, и даже в шерстяных носках это выглядит грациозно. Она кружится, высоко подняв руки. Её тело напряжено и напружинено - от кончиков пальцев до кончиков пальцев, все движения - ломаные и причудливые, странные и прекрасные одновременно. Майя танцует как будто дышит, двигается в ритме собственного сердцебиения. В зале не звучит музыка, но на сцене происходит священнодействие. Другого слова Артуру не подобрать. Это похоже на ритуальный танец. Наверняка, в танцевальной среде существует какое- нибудь мудрёное слово для того, чтобы назвать и обозначить происходящее, какой-нибудь понятный только им термин, какое-нибудь заимствованное из другого языка модное определение, но он никогда не вращался в танцевальной среде, а даже если бы и вращался, у него всё равно бы не было слов. Так что - он просто смотрит. Артур смотрит и вспоминает о том, как давным-давно, ещё до Нелли, встречался с художницей. Тогда ему хватило трёх вполне невинных свиданий для того, чтобы понять: подходить к краю этой пропасти слишком страшно и слишком опасно. А представь себе актрису театра, смеялась над ним Лиля. Или поэтессу. Или цирковую артистку. Он честно пытался представить: первая то и дело косилась в сторону, пытаясь разглядеть несуществующих зрителей, вторая прислушивалась к каждому его слову, мысленно подбирая к ним рифмы, и не интересовалась им самим от слова «совсем» - только искала в нём повод для вдохновения, а третья... А третья шла по тонкому канату у самого купола и без страховки, и смотреть на неё было страшно. Страшно было связываться с каждой из них, потому что у творческих людей за плечами - та ещё тьма и та ещё бездна, а у него - ни малейшего желания связываться ни с тем, ни с другим. Но, как ни крути, танцовщица - тоже творческий человек, та же художница, или актриса, или цирковая артистка, или поэтесса... Точно так же берёт всё, что посылает ей жизнь, и лепит из этого то, что захочет. Творит. Точно так же не спит и мучается кошмарами, точно так же висит над своей собственной пропастью, которая вообще-то есть у каждого человека, но у таких, как она, обычно темнее и глубже. И камни на дне у таких, как Майя, намного острее. Иначе откуда в ней взялось бы всё это? Эти разноцветные глаза, которые вроде как и сияют, а с другой стороны - протыкают сердце иголками. Или эта улыбка, такая искренняя и открытая, но так быстро исчезающая с лица, стоит ей о чём-то задуматься. Или брови, сходящиеся в одну точку так привычно, как будто каждый день хмурятся. Или все эти движения, ломаные и резкие, грация птицы, но птицы, подбитой в полёте, обречённость и безысходность, отчаяние и свобода (потому что отчаяние и свобода всегда ходят парой, и такие, как Майя, свободны только тогда, когда на краю). Ему нужно отойти - или даже убежать со всех ног (а ещё лучше было просто сразу подумать головой и не приближаться), но ему не хочется отходить и убегать. И не приближаться не хочется. Словно под гипнозом, Артур не отрывает взгляда от сцены. Магия и волшебство, вот что это такое. Обнажённая душа, танцующая на деревянном полу, и он отчего-то вспоминает где-то прочитанную строчку, расхожий афоризм, глупую цитату из социальных сетей о том, что любовь, мол, далеко не всегда раздевает тела, но вот душам уйти от неё одетыми невозм