удак, а значит, и само слово «интрижка» сюда не подходит. Получается, всё намного серьёзнее, и, начиная с этого момента, злость постепенно затихает, остаётся лишь беспокойство. Лиле не хочется оказываться втянутой в чужие разборки, но ещё меньше ей хочется, чтобы в такие разборки оказывались втянутыми её друзья. Её лучший друг. Но вот, тем не менее... Артур так и не пришёл к ней с вопросом «Что делать?». Никто не спрашивал её мнения. Если уж на то пошло, её твердое, сформированное годами и жизненным опытом мнение заключается вот в чём: нет никакого смысла искать в ком-то ещё то, что уже и так ждёт тебя дома. Другое дело, что если Артур нашёл что-то в этой девчонке, значит, дома у него ничего подобного не было. Да, раз уж женился - изволь не оглядываться по сторонам, но вместе с тем у неё нет никакого права решать за него. Он - её друг, и вряд ли он сам рад тому, как всё теперь получается, и она должна быть на его стороне, а ещё она не хочет быть ни на чьей стороне, потому что представлять полные слёз глаза Нелли, если та вдруг узнает, просто выше любых человеческих сил, и это Артур поставил их всех в такую дурацкую ситуацию, и она снова на него злится, так злится, что... Он возвращается хмурый, и Лиля спрашивает только одно: - Было? Выходит почти агрессивно, но он вместо ответа только дважды моргает непонимающе, а потом щурится. Догадался. И вопросом на вопрос: - А ты жене моей сможешь смотреть в глаза, если узнаешь? Ярость и смятение почему-то прячутся под маской спокойствия, и Лиля спокойно пожимает плечами. Можно, конечно, ответить, что жена-то его - а значит, и проблемы тоже его, или что оно, на самом деле, не так, потому что его жена ей подруга, или что он ей тоже друг, и это ещё больше всё усложняет. Или что иногда неважно - было-таки или не было, потому что в обоих случаях может быть одинаково невыносимо не то, что смотреть в глаза окружающим, но и вообще просто жить, или что она сама не понимает, зачем что-то спросила, когда и так всё понятно. Сколько раз в жизни она твердила, что из Артура получился бы хороший актёр и зря он не поступил в театральный, как собирался, но сейчас он не выглядит способным что-то сыграть. Спокойствие не удерживается у него на лице, даже не пытается. Он хмурый, и виноватый, и растерянный, и будто бы слегка оглушённый. Так, наверное, выходят из комы или из пещеры, в которой провели последнюю тысячу жизней. Ей становится ужасно неловко. - Выйдем на улицу, - просит она, а оказавшись на крыльце, тут же лезет в сумочку за сигаретами. Небо сегодня низкое, серое, и самолёты гудят где-то на взлётных полосах у неё за спиной, но это больше знание, чем ощущение: здесь, на крыльце, самолётов не слышно из-за сигналящих машин и гомонящих людей. Даже само ощущение аэропорта как будто теряется, словно они застряли на крохотном бетонном островке между встречей и прощанием, не зная ничего ни о первом, ни о втором. Но правда в том, что за последнюю неделю Лиля успела увидеть и то, и другое. Не говоря уж об остальной жизни. Она молча протягивает Артуру сигарету и зажигалку. Он курил при ней - пару раз ещё в студенчестве и столько же после, чтобы отвлечься. Чтобы затянуться, закашляться, запястьем вытереть слёзы, спросить у неё, как кому-то вообще и ей в частности может такое вот нравиться, и да, именно на это отвлечься. Сигареты у неё тогда, в студенчестве, были толстые дешёвые, пахнущие скорее чем-то химическим, чем табаком, а сейчас - тонкие, ментоловые, изящные... нелепые в пальцах Артура. Но он закуривает и даже не возмущается, только, опустив голову, выдыхает: - Кошмар. Лиля отводит глаза. Она знает, он имеет в виду всё и сразу. Ей хочется сказать ему про седину в бороду и беса в ребро (хотя какая в тридцать два седина), или про собственную злость, которая непременно грозит ему, если Нелли будет плакать (если Нелли узнает), или про собственную злость на собственное бессилие - потому что она ничем, решительно ничем не может помочь. Ей хочется сказать Артуру про то, что всё новое - это хорошо забытое старое, уж ей-то известно, ведь она как сейчас помнит его счастливую улыбку на свадьбе, и рано или поздно она сойдёт с ума от того, как все на свете вещи друг на друга похожи, как все задают друг другу одинаковые вопросы и получают на них одинаковые ответы, как отношения между людьми развиваются по разным, но всё равно одинаковым схемам, и как всё в итоге заканчивается болью и разочарованием, даже если (особенно если!) ты веришь в то, что это никогда не закончится. Артур крутит сигарету в руках, и Лиля смотрит на выступающие вены, убегающие под подвёрнутые рукава грубого свитера. Они похожи на взлётные полосы, эти вены, и где-то у неё за спиной настоящие взлётные полосы подбрасывают к небу самолёт, в котором сидит ничем с виду непримечательная девчонка, а здесь, на крыльце, стоит её лучший друг, и взлётные полосы у него на руках уносят прямо к сердцу его новые чувства. Их много, как и самолётов на поле. Чёрт побери, они столько лет знакомы, Лиля может читать у него по глазам. Грусть. Злость. Тоска. Сожаление. Стыд. Страх. Отчаяние. Нежность. На какое-то мгновение вокруг них воцаряется тишина. Или, может быть, Лиле просто так кажется. - Может быть, и кошар, - в конце концов, говорит она. - А может быть, благословение. Она не имеет в виду ничего такого, она совершенно точно не пытается сказать, что Артуру нужно хватать свои чемоданы и спешно покупать другой, новый билет, и она тем более не утверждает, что случайная встреча превратилась в судьбу, а судьба для Артура заключается в том, чтобы бросить всё, что у него есть, и погнаться за тем, чего ему не хватало. Всё намного сложней (и больней), но в том вся и прелесть. Они живы, они чувствуют, они совершают поступки, а вместе с поступками - и ошибки, куда же без них. Но правда в том, что даже ошибки никогда не бывают ошибками, и в конечном итоге каждая из них оказывается единственно правильным вариантом. - Может быть, - запоздало отвечает Артур. Она видела, как Артур смотрел на эту девчонку, и видела, как девчонка смотрела в ответ, так что «было или нет» действительно не имеет значения, потому что, сколько ни считай себя циничной, взрослой и всё на свете успевшей узнать, есть вещи, которые больше постели. Их не накроешь одеялом, даже если захочешь, и не выкричишь из себя, даже если сорвёшь голос до хрипоты... Их не посадишь в самолёт и не отправишь восвояси, думая, будто бы это позволит забыть. Нет, тут, конечно, никто не запрещает попробовать. Её рука ложится Артуру на плечо, и он растягивает губы в улыбке. Самое трудное здесь - сделать вид, что ты в неё веришь. Люди вокруг гомонят, а машины сигналят, и Артур разворачивается, чтобы вернуться в здание аэропорта. У них есть ещё с полчаса до того, как механический голос диктора объявит о начале посадки, и они тратят свои полчаса минут на молчание и поиски кофейного автомата. Позже, уже усаживаясь рядом с ней в самолёте, Артур говорит тихо, будто рассчитывая, что она не услышит. - Я понятия не имею, что дальше. Лиля слышит. Они дружат почти двадцать лет, и она, чёрт побери, всегда его слышит. Он наконец-то задаёт ей этот вопрос (ну, почти что задаёт и почти что вопрос), и она реагирует вовсе не так, как собиралась. - А какая разница? - спрашивает она. Пряжки их ремней безопасности звякают одновременно. Бортпроводники закрывают двери. Какая разница, что дальше, думает Лиля. Самолёт выруливает на взлётную полосу. - Взлётная полоса, - она говорит тихо-тихо, и Артур недоумённо поднимает брови, глядя на неё, как на маленькую. Лиле приходится пояснить: - Всю жизнь считаешь, будто бы всё, что происходит с тобой, это взлётная полоса, и так в это веришь, что даже не замечаешь полёта. Но так же нельзя. С тем, что будет позже, ты разберёшься позже. Просто пилотируй свой собственный самолёт. Разве что, в отличие от настоящих пилотов, можешь не слушать диспетчеров и не придерживаться одной-единственной траектории. Вот что она хочет сказать. Артур кивает, и по выражению его лица Лиля понимает: когда они приземлятся, всё будет совсем по-другому. По-другому, но вместе с тем - так, как нужно. Самолёт отрывается от земли. Самое удивительное, что на этот раз Артур не бледнеет, и не вжимается в кресло, и не цепляется пальцами за подлокотники. Он почему-то совсем не боится лететь. Fin~